Ласка его была похвалой и наградой какой-то умной и ловкой девице, что обвела вокруг пальца два ведомства, и не имела почти никакого отношения лично к Александре Юрьевне; лаская эту умницу, он запустил пальцы в ее нагрудный карман и долго исследовал его на прочность и глубину.
– Пусть уж сразу у тебя будет, – прошептал он, убирая руку; в кармане осталось что-то маленькое и невесомое. – И перепрятать бы надо, чем скорее, тем лучше.
– Послушай-ка, братец, – громко начала Александра Юрьевна и перешла на шепот, – а как ты думаешь, тебе за кровосмесительство не довесят?
Рылевский взял со стола тарелку с раскромсанным и подтаявшим уже маслом и быстро разровнял его ложкой так, что получилась гладкая поверхность для письма.
– Объяснитесь, – предложил он, втыкая в масло спичку.
Письмена были начертаны, смазаны, снова начертаны.
– Пойду чайник поставлю, – попробовала отпроситься Александра Юрьевна.
– Думаю, сестрица, что у меня это лучше выйдет, – остановил ее Игорь Львович.
От окна здорово тянуло холодом; Александра Юрьевна завернулась в одеяло и с ногами уселась на койку.
– А соседи-то у нас ссученные, – вернувшись, сообщил Игорь Львович. – Почему тебя пустили, не понимаю. Ума не приложу, что им надо.
Небритые щеки старили его, придавая узкому лицу сходство с мордой усталого волка.
– Перепрячь сразу, – прошептал он; жесткая щетина колола и царапала ознобленное лицо Александры Юрьевны.
– Братец, поел бы ты, а? – предложила она.
Рылевский подошел к столу, отломил себе кусок булки и прикрыл его огромным колбасным куском ментовской нарезки.
– Сервис, – сказал он, прожевывая, – взгляни-ка сюда, сестричка.
Он отложил бутерброд и жестами объяснил ей, как и куда надо перепрятать ксиву.
– Ты зарядись сразу, а я пока за чайником схожу.
…Лисичка-сестричка и серый волк. Александра Юрьевна закрыла дверь на щеколду и присела на корточки, как научил ее «брат»; операция была несложной, но унизительной.
Вернувшись, Игорь Львович оглядел стол, засунул в рот кусок шоколада, заварил чай и пригласил Александру Юрьевну разделить с ним трапезу.
Будильник тикал по-прежнему – сухо и громко, как цикада. Комната явно выстывала, Александру Юрьевну знобило и клонило в сон; есть совсем не хотелось.
– Замерзла, Санька, – окликнул ее от стола Рылевский, – иди сюда, давай-ка с маслом закончим и тогда уж…
Александра Юрьевна внимательно прочла новые наставления, выпила заварки, перечитала, потерла набрякшие веки и лоб и объявила, что масла с нее хватит.
– Можешь проверить, – предложила она.
– Попозже, – сказал Игорь Львович, – а сейчас согреть бы тебя надо, сестрица.
Внимательно глядя на нее, он поджег папиросу и сделал несколько затяжек. Сашка молчала.
– Собственно говоря, – продолжал Рылевский, – есть два, наверно, исключающих друг друга способа…
Голос его сделался мягким и почти ласковым; Сашка закрыла глаза.
– Способ первый, дорогая сестрица, заключается в том, чтобы вызвать мента, потребовать, чтоб еще протопили и так далее. Но, понимаешь, за последние полгода они мне как-то поднадоели, и, по мне, лучше было бы…
Ровный негромкий голос убаюкивал; Сашка вернулась на койку, закуталась в одеяло и стала задремывать.
– Тем более что второй способ гораздо проще и несравненно приятнее, – заключил Рылевский, поднимаясь из-за стола.
Сказано это было мягко, но как-то скверно. Долгожданный миг любви надвигался неотвратимо, как грузовик, потерявший управление на скользкой дороге.
– А знаете ли вы, братец, что сказал поэт Старицкий следователю Носкову во время их последней беседы?
– Не знаю, конечно, потому что вы, сестрица, слишком уж долго ко мне не приезжали, – подыграл Рылевский, присаживаясь к ней на кровать и обнимая ее.
– Носков имел неосторожность поинтересоваться темами ваших со Старицким бесед, а тот…
– Ну?.. – спросил Рылевский, стараясь пробиться под мастерски намотанное одеяло.
– А тот долго излагал следователю основы некоторых философских систем, потом устал и заявил, что для дальнейших объяснений необходимо ввести некоторые понятия, договориться, так сказать, о терминах…
– И вы тоже, сестрица, хотите обсудить со мною какие-то понятия?
Не найдя хода под одеяло, Рылевский подхватил Александру Юрьевну и усадил к себе на колени.
– Да, – спокойнее, чем нужно, сказала она, – кое-что понять хотелось бы. Вот например: что я должна передать вашей несостоявшейся невесте?
– Передайте ей непременно, чтобы она не обращала внимания на пустые формальности, хорошо?
Свет за окном терял понемногу терпкость и желтизну, хотя до сумерек было еще далеко.
Смешно и нелепо заставлять человека выяснять отношения, например, с привезенной ему колбасой; глупо ожидать, что он станет расспрашивать, как она, колбаса, доехала, не тесно ли было в сумке и можно ли наконец ее съесть.
– Но она была очень обижена и расстроена и даже…
Худое небритое лицо приблизилось к ней вплотную; рот был чужой, незнакомый, с жесткими складками и тонкими злыми губами.
– Рот у вас, братец, зэковский стал, – протянула Александра Юрьевна, – характерный; и главное, она не понимает, что ей теперь делать, свободна ли она от…