Пункт третий

– Пошли, быстро, – сказала она. – Нечего тут, сама виновата.

– Потише, потише, начальница. – Игорь Львович быстро обошел шмоналку и встал между нею и Сашкой. – Попрощаться надо, подождешь.

– Прощайтесь, – разрешил Васин.

Контролерша глянула на него со злобой и удивлением.

– Ну, не грусти, сестра, – бодро сказал Игорь Львович, – и не откладывай на завтра то, что, видимо, можно сделать уже сегодня. – Рылевский покосился на капитана и продолжил: – Сделай это сегодня, непременно. И вообще – не расстраивайся, могли бы и вообще не увидеться.

Он обнял свою сестру, расцеловал ее в щеки и в нос и вдруг, будто вспомнив какую-то обиду или что другое, закончил жестко и неприязненно:

– А в общем-то, каждый получает то, что ему действительно нужно. И жаловаться тут не на кого. Ну, иди.

Александра Юрьевна послушно двинулась к контролерше.

Виктора Ивановича пробрало: мигом вспомнились ему и кровь на затылке, и упавший Феликс, и такая же, как теперь, тихая, пробивающая насквозь злобная речь.

Шмоналка вывела Александру Юрьевну, и капитан поспешил выйти следом за ними.

– Продукты собирай, Рылевский, чего встал, – спокойно сказал не понявший остроты момента маленький прапор. – Давай скорее, пока начальник не передумал.

Вечер

1

– Начальник передумал, – весело объявил Губа, выслушав подробный отчет пермского коллеги. – Полежаева оказалась не сестрой, а обманщицей; пора, по-моему, ей в институт об этом сообщить. Обманула, мерзавка, сотрудника МВД, представляешь? Доложим, лейтенант?

– Не знаю, – тоскливо сказал Валентин Николаевич.

Чудные январские сумерки доживали последние свои минуты. Чуть отвернешься от окна, закуришь, помешаешь в стакане, а тьма внешняя, как амальгама, уже превратила стекло в черное зеркало.

– Обязан знать, – сказал майор.

Знать бы еще, как отделаться от той идиотки, что ждет его сейчас к ужину. Версию с командировкой он отбросил еще днем: она означала, что квартира и ключ от нее остаются в руках захватчика.

– Я смотрю, ты и домой не торопишься, – заметил майор. – Бондаренко, выходит, напрасно на тебя клепал, что ты все пораньше смыться норовишь. Это он из зависти, наверно, да?

– Не знаю, – все так же тоскливо отвечал Валентин Николаевич. – Не знаю. Вам видней.

– Ладно, рассиживаться тут действительно нечего, пусть бондаренки сидят. А ты прямо завтра делом займись. Прослушку тряси. Питерских запрашивай каждый час, пусть работают. Не упусти момент, когда приедет.

– Все равно ничего не выйдет, – сказал Валентин Николаевич. – Не получится у нас ни любви, ни дружбы: она ведь меня на допросе видела. Вы же и распорядились тогда.

– Что-то ты, я смотрю, с утра сегодня невесел. Может, половые проблемы задавили?

– Задавили, предположим, – признался Валентин Николаевич.

– Так ты б их лучше отложил пока, лейтенант, – посоветовал Губа. – А то я случайно забуду, что ты на самом деле идиот, подумаю ненароком, что так, притворяешься, и тогда… Ты что, действительно до сих пор не въехал?

– Не въехал, – повторил Первушин. – Я вообще, когда хамят, не въезжаю.

– Да ты храбрый парень, я понял, – протянул начальник. – Есть такие храбрые, чем больше боятся, тем сильнее вые…ся. Очень, кстати, с ними работать трудно. Неужели не понимаешь, что стажер тоже человек и может изменить свои взгляды под влиянием… э… мужества, добра и прочего, что она, Александра Юрьевна, и явила ему тогда, на допросе. И поначалу он ни на что, кроме самой возвышенной дружбы и просвещения, и не претендует. Она победила тебя не по-женски, а по-человечески, понимаешь? По-женски ей было бы неинтересно; а попробуй-ка победи врага – или полуврага – умом, правдой, отвагой, а? Она должна на это купиться, понимаешь? Обязана.

Все это звучало довольно правдоподобно и оттого нравилось Валентину Николаевичу все меньше и меньше.

– И не думай, что она дурочка. Как бы ты к ней не подлез, все равно вопрос будет оставаться – не по заданию ли ты поешь. И не подпустят тебя ни к тайночкам, ни к секретикам. А ты и не лезь. Ладно, разговор долгий, час поздний. Займись пока что прослушкой, приезд не пропусти… И еще: про институт ты решаешь, будем сообщать или нет.

Домой Валентин Николаевич шел пешком. Желтые окна сладко пели о вечернем уюте; мирные граждане пили там чай, дышали на замерзшие стекла, чтоб рассмотреть, что показывает градусник, и с удовольствием говорили: к тридцати потянуло, – наливали себе еще чаю с яблочным вареньем и, обалдев от тепла, впускали в форточки острую, мгновенно падающую вниз струю холодного воздуха.

И ни у кого из них не гостила драная мымра со скользкими, вечно попадающими в словари чулками, бездарная охотница на хорошего мужа.

И никому из них не надо было решать, когда и как начать уничтожение другой, дурацкой и жалкой мымры.

…Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная… Ну да, – заулыбался Валентин Николаевич, – была у него, зайчика, уютная избушка – Лубянка; дальше не получалось – не на службу же она к нему вселилась, тем более что и контора его не на Лубянке стоит.