Пункт третий

– Бумагу составь, – развязно сказал управленец. – И сегодня следи, пока не уедет, может, связь засечешь. Если что будет, сразу сообщай, до утра не жди. Старайся, в общем, исправляй допущенные ошибки.

Чекист заржал, как мерин, и бросил трубку. Так и так получалось, что идти надо к Людке.

Виктор Иванович вышел из штаба и шагнул в раздираемую метелью тьму. Он выбрался на дорогу и тут же столкнулся с тяжко груженным прапором, идущим к зоне. Вместо приветствия встречный выбранился на родном языке, а потом насмешливо сказал по-русски:

– Хади, рэжим, хади.

Виктор Иванович отступил в сторону; правая его нога ушла в снег выше колена. Чечен засмеялся обидно и добавил:

– Па сваей дароге хади, рэжим, па чужой – нэ нада.

Он легко прошел по твердому насту мимо застрявшего в сугробе капитана, и метель скрыла его прежде, чем умолк скрип снега под его валенками.

В последнее время он приваживал сюда земляков из районного прапорского общежития; поселок ими так и кишел. Непонятно чем не угодил им начальник гарнизона, и они учинили с ним такое, что от страха и неожиданности его перекосило, и теперь он даже курить нормально не может: правая щека и полгубы у него отнялись, хотя его самого они и пальцем не тронули. У дикарей и выходки дикарские.

Виктор Иванович стал удаляться от зоны; внезапно погасли редкие поселковые фонари и потемнели окна в домах. Ветер поминутно менял направление, завывал и поддавал жесткой крупою в лицо, так что продохнуть было невозможно.

Капитан оглянулся, выискивая во тьме сигнальные огни подъемного крана, но и они исчезли. В правом сапоге хлюпал растаявший снег, и казалось, что эта жижа превратится в лед прямо внутри. Виктор Иванович хотел было сойти с дороги и двигаться в сторону, чтобы добрести хотя бы до ближайшего дома, но тут над предзонником вспыхнули аварийные прожекторы, и, сориентировавшись по ним, он с легкостью взял нужное направление.

Тропинки между домами совсем занесло, и он потратил не меньше четверти часа, пробиваясь по целине к крысановскому жилью.

Света по-прежнему не было; капитан поднялся по темной лестнице на второй этаж и, светя себе спичками, отыскал на площадке Людкину дверь. Он долго возился со звонком, пока не вспомнил, что звонок тоже электрический и оттого в настоящий момент бесполезен. Позади были холод, метель, тьма и одиночество; Виктор Иванович забарабанил в дверь.

Людка открыла ему не сразу; ее круглое заспанное лицо, освещенное спичкой, неожиданно вызвало у капитана бурю чувств.

– Во принесло, – неласково сказала она. – Звали тебя.

– Да я по делу, Люд, – кротко попросился капитан.

Низкое желто-синее пламя, распластанное дном чайника, едва освещало плиту и часть подоконника. Капитан кое-как пристроил намокший сапог к батарее; снять носок для просушки он не решился из деликатности.

Людка поставила на стол высокую свечку в жестянке из-под консервов; по стенам забегали тени, Людкины кудряшки отсвечивали золотым; обстановка была самая что ни на есть.

– Не сердись, Людмила Сергеевна, – вкрадчиво заговорил РОР, – дело тут такое, что пришлось вот тебя побеспокоить. Я уж думал – не дойду, занесет на хрен, к утру только откопают. Так что – выручай уж, коли дошел.

Васин принял у Людки стакан чаю, закурил без спросу и замолчал, раздумывая, с чего начать разговор.

Ночь

1

Начали они с того, что подогрели[45] как следует замерзавшего в ШИЗО Анатолия Ивановича; чечен быстро и доходчиво объяснил дежурному, что обращаться с узником следует крайне деликатно.

– Палавину ему отдал, – вернувшись, докладывал Магомет. – Он тапить обещал, извинения даже просил, что стекло в камере сейчас вставить нэ можэт. Гаварит, они его папозже в дэжурку заберут, сагреют.

От всякого удавшегося дела чеченский брат приходил всегда в необычайно легкое и веселое расположение духа. Не обращая внимания на мрачное молчанье Рылевского, он представлял в лицах такую сцену: Гвоздь является в ШИЗО с проверкой и находит там своего обидчика сытым и беззаботно попивающим прапорский самогон в теплой дежурке.

Магомет заключил пантомиму несколькими очень выразительными па из какого-то национального танца и присел рядом с Рылевским.

– Ну, – сказал он, – накажэм?

Рылевский кивнул и начал истово и злобно материть РОРа.

– Ругаться многа – нэ нада, – мягко заметил чечен. – Дэло упустишь. Если виноват – рэзать нада, чего ругаться.

Спокойная простота такого взгляда на мир ободрила и рассмешила Рылевского; началось обсуждение.

Дело капитана Васина рассматривалось подробно, и все неясные моменты обсуждались внимательно и беспристрастно.

– А если все-таки сверху ему приказали? Больно уж тих был, когда прерывать пришел, – говорил Рылевский, – не мент прямо, а брат родной.

– А прэрвал когда? В чэтыре, да? – неторопливо переспросил прапор. – Так я уже с кэм нада гаварил – до четырех связи нэ было, точно.