Пункт третий

В ходе судебного заседания Игорь Львович пил чай с лимоном, халвой и шоколадом, Магомет же, перепробовав всего понемногу, остановился на копченой колбасе. Он ловко отрезал себе прозрачные колбасные лепестки и, перед тем как отправить в рот, рассматривал на свет каждый кусочек, радуясь и вкусной еде, и приятной компании, и славной работе своего заточенного, как бритва, большого ножа.

Разбор васинского дела продолжался около часа; к десяти вина Виктора Ивановича была уже доказана полностью. Оставалось только вынести приговор.

– Ну, все вроде ясно, – подытожил чечен. – Рэжем?

– Ясно, – согласился Рылевский. – Режем, конечно, только не ножом.

Выйти для оперативной беседы им было некуда, и потому Игорь Львович надолго припал к братскому уху. Лицо чечена являло попеременно разочарование, удивление, озабоченность, восторг.

Дослушав сложный и замысловатый план, он отодвинулся и со вздохом заметил:

– Твой враг – сдэлаю, как ты просишь. Мой был бы – рэзал бы, как свинью.

Согласившись таким образом на скромную роль помрежа, Магомет долго еще вникал во все детали и подробности постановки.

– Ну а уж с этими – ты сам, – заключил он, кивая неопределенно назад и вбок.

Когда он ушел, Игорь Львович позвал к себе дневального и, пока тот ел, восхищаясь невиданным в зоне изобилием, затеял с ним доверительный якобы разговор.

– Слышь, помочь мне завтра кое с чем сможешь? – спросил он, строго глядя на жующего Колыму.

– Смогу, какой базар, – не раздумывая, отвечал шнырь. – Чяво надо?

– Да меня завтра, скорее всего, в ШИЗО возьмут, а мне грев в рабочку должны закинуть. Забрать надо, понимаешь? Ты уж выбери кого-нибудь поскромнее на это дело, а лучше двоих, одному не вынести. Половину себе возьмете, половину в ШИЗО подгоните, катит?

Дневальный видимо оживился.

– А в рабочке – куда положат?

– В цистерну старую, от цехов справа, знаешь?

– Ну, – сказал Колыма, – а говорят, там соляра еще на дне осталась.

– За такой грев, – спокойно разъяснил Игорь Львович, – можно и по говну походить. Ты-то чего беспокоишься, я ж тебе говорю: найди людей. Да и солярки там по щиколотку, не больше. Сделаешь?

– Сделаю, сделаю, какой базар, – засуетился шнырь.

Игорю Львовичу очень хотелось позвать расконвойника, битого из-за тапок, и отдать ему все остатки еды, но он понимал, что об этом тоже непременно доложат и роскошный ужин завтра же обернется для зэка допросом с пристрастием и мордобоем.

2

Роскошный ужин был съеден наспех; ни изящный салат, ни сладкое тушеное мясо не произвели на Валентина Николаевича никакого впечатления. Он торопливо ел, поглядывая на часы, а перед чаем объявил, что времени у него осталось только на сборы, и то в обрез.

– Чай – в самолете, – жестко сказал он, вылезая из-за стола, и тут же принялся скидывать в дипломат более или менее подходящие вещи. Затем он извлек из ванной бритву и полотенце, с трудом защелкнул замок и приказал даме одеваться.

Однако отделаться от нее было не так-то просто: она хотела непременно попрощаться у трапа. Пришлось тащиться в метро и ехать с ней до «Аэропорта», где, по словам Валентина Николаевича, его ожидал таинственный автобус спецназначения.

Рассеянно попрощавшись, Валентин Николаевич поднялся наверх, немного потоптался на улице и спустился обратно. Когда он наконец опять добрался до дома, было уже около одиннадцати. Идеальный порядок, наведенный ею в комнате и незамеченный им в спешке, произвел на него самое мрачное впечатление.

Рукописи были разобраны и лежали на столе аккуратными стопками; нарушено и перепутано при этом было все что можно. Матерясь в голос, Валентин Николаевич выцедил из этого дамочкиного порядка десяток последних страничек перевода, а остальное опять смахнул на пол. Пепельница, понятно, затырена была неизвестно куда, и он с удовольствием засыпал пеплом стол, пол и бумаги.

…Сладость беззакония и горечь разлуки скорой…

Валентин Николаевич потянул носом, поморщился и обнюхал листы; от них несло чем-то сладким, приторным, будто она разлила духи или еще какую-то дрянь. Это и определило первый этап борьбы с разрухой: надо было переписать эти страницы, а переписав, немедленно выкинуть вон надушенную бумагу. Валентин Николаевич достал чистый лист, тщательно обнюхал его и, убедившись в отсутствии парфюма, принялся за работу.

Постепенно это занятие захватило его; по ходу дела он правил текст и через некоторое время с удивлением заметил, что часть подстрочника превратилась уже в очень неплохой и почти готовый перевод.

Только проклятая сладость беззакония не лезла в строку, торчала в тексте занозой и никак не бралась с наскоку.

Благоразумно решив, что на сегодня хватит, Валентин Николаевич выкинул надушенные страницы, открыл форточку, поставил чайник, уютно пристроился на кухне и, совершенно отрешившись от прослушек, Полежаевых и прочего, стал свободно размышлять о сладости и горечи беззаконий.

3

Ни сладость беззаконной любви, ни заверения о большой квартальной премии, ни чувствительные речи, ни униженные просьбы не тронули жестокого сердца сержантши.