Пункт третий

…Так поступают интеллигенты: собрать вещи, пойдем-пойдем, срочно, командировка, самолет, опаздываю, целую, звони.

…Так поступают настоящие мужчины: прости, звонила моя невеста, завтра приезжает, – откуда? – а, из Питера, Рязани или вот – из Перми, – не говорил, да, но ты ведь и не спрашивала, а теперь, сама видишь, мне надо отдохнуть, дом привести в порядок, так что прощай немедленно и навсегда.

…Слеза катится по ее щеке, но зато с какой восхитительной быстротой, как в крутящейся назад ленте, исчезают из комнаты ее чулки, шпильки, всякая дрянь, и вот уже каблуки простучали по лестнице – тук-тук-тук – последним глухим укором. А сам он не тащится, как ишак, на мороз с псевдокомандировочным чемоданчиком, а наслаждается вновь обретенным покоем дома, наливает себе чаю с яблочным вареньем, открывает форточку…

Перед дверью Валентин Николаевич закурил и стал искать ключ, обшарил все карманы и тут вспомнил, что ключ-то внутри.

– Пронеси, Господи, – взмолился он, хотя обычно Бога не беспокоил, считая, что тот практически не имеет к нему отношения.

Он потоптался еще немного, собираясь с духом, поджег погасшую сигарету и позвонил в дверь.

2

Прапорщик предупредительно распахнул дверь и придержал ее ногою; нагруженный свертками Рылевский прошел в секцию.

– Ну, отдыхай, Рылевский, – ласково распрощался мент; из кармана у него торчала небрежно завернутая в газету колбаса.

– Про чечена не забудь, начальник, – строго сказал Рылевский.

Шнырь, удивленный неожиданным появлением злого и обвешанного пакетами политика, не решился спросить, в чем дело, а лишь четко и кратко доложил обстановку:

– В ШИЗО Анатолия Ивановича забрали, волки, прямо с рабочки вытянули. А там, говорили, в камере одной стекло выбито. Вилы[43].

Игорь Львович кивнул, молча сунул ему две пачки папирос и потащился к своей шконке. В секции было душно и шумно, как всегда; подойти к нему никто не решился.

Игорь Львович сбросил свой затейливый груз на шконку и расположился напротив него, на пустующем ложе Пехова. Некстати заныл затылок, и знакомая тошнотная боль потекла от него к вискам.

Отсыревшая беломорина то и дело гасла; пахли больницей истерзанные апельсины, и запах их перемешивался с рыбной вонью вскрытых на шмоне консервов; очень хотелось засунуть все это в один мешок, утрясти, чтоб перемешалось окончательно, и выбросить вон.

Из апельсинового пакета натекло на одеяло; лежавшие подле него папиросы подмокли; пришлось начать разбор. Игорь Львович поставил вскрытые банки на тумбочку, разложил папиросы для просушки и погрузился в мрачное оцепененье.

– Магазин аткрываешь, а? – спросил подошедший бесшумно чеченский брат. – Или кафе «Соки – воды»?

Вид у Рылевского был такой, что деликатный по-своему чечен тут же сменил тон и вполне искренне поинтересовался, кто приезжал и отчего прервали свидание.

– Та, что не по паспорту, – отмахнулся Игорь Львович.

– Витрину тваю падвину, да? – Магомет сдвинул сигареты и присел на шконку. – Ну и как думаешь, какой пес это сделал?

– РОР, сука, кому ж еще, – быстро отвечал Игорь Львович.

– Правильно, – похвалил его чечен. – Хозяина вообще с утра в зоне не было, точно знаю. А режим еще вчера на меня рапорт написал.

С трудом сдерживаясь, Игорь Львович дослушал про рапорт и сказал:

– Наказать надо, Магомет, пора, а?

– Накажэм, – беззаботно пообещал Магомет. – Время будет.

Оба понимали, что наказание придется отложить по крайней мере до завтрашнего утра из-за обилия более важных и неотложных дел.

3

На выходе Александру Юрьевну ошмонали еще занудней и гаже, чем при входе; в связи с отсутствием продуктов все уменье и старание фиксатой шмоналки достались ей лично. Однако она ничем не вознаградила ментовку за потраченное впустую время: не плакала, не сопротивлялась, совершенно автоматически выполняла все, о чем просили, и тем окончательно вывела мастерицу из терпения.

– Знаю, что несешь, – закричала та, – пока не отдашь, не выпущу.

Александра Юрьевна молча улыбнулась ей и развела руками.

– Мужу своему улыбаться будешь, когда к чужим наездишься, – кричала тетка, понимая, что сама, по собственной дури, затягивает дело, и зверея от этого еще сильней.

Учить эту напористую и крикливую особь основам права Александра Юрьевна была не в состоянии.

– Не выйду, значит, – согласилась она, садясь за стол. – Не выйду так не выйду.

Последние несколько суток ей как-то совсем не везло со сном. Первую ночь в поезде она не спала от волнения, духоты и прочего; вторую – из-за боязни проехать станцию; третья, надвигающаяся, тоже ничего хорошего ей не сулила.

Александра Юрьевна закрыла глаза и сразу оказалась на заснеженной просеке; необыкновенно тонкие и прозрачные сосульки качались на ветру и вызванивали нежно и трогательно: не выйдешь, не выйдешь. Выходить Александра Юрьевна никуда не собиралась: она подпрыгнула, чтоб отломить себе сосульку подлинней, и неожиданно повисла в воздухе над тропой. Мелко-мелко перебирая ногами, она полетела вперед; выше чем на полроста подняться не удалось, зато почти сразу она научилась, меняя направление, легко и быстро облетать стволы.