Пункт третий

Игорь Львович выслушал нехитрый план своего пленника, и ободренный его вниманием зэк приступил к делу. Он перенес стол к стене, под окно, поставил на него табурет и взгромоздился на это ненадежное сооружение.

– В самый раз, – сказал он, старательно протирая стекло рукавом. – Как на ладони видать, лучше не придумаешь.

Как ни странно, Игорь Львович испытывал даже некоторое смущение от происходящего; ему совсем не хотелось этаким хером торчать в дверях, наблюдая, как менты станут расхлебывать заваренную им кашу. Он не понимал, почему для выемки простого кидняка[51] им понадобилось ставить оцепление, и от всего этого ему было тревожно и неуютно.

– Послушай, – мягко обратился он к парившему над ним соузнику, – что там за пургу Колыма начальникам нагнал, а? Ясно же, что он, так ведь?

Зэк молчал, глядя в окошко; Игорь Львович слегка качнул под ним табурет и продолжал построже:

– Скажешь сейчас – пальцем не трону.

– Не знаю я ничего, – испуганно заговорил наблюдатель, готовясь к прыжку; над головой Рылевского нависла грязная подошва его сапога; он с трудом удержал равновесие и убрал ногу.

– Не знаю я ничего, хоть убейте, – повторил он. – Колыма утром ко мне подкатил, то да се, возьмусь ли грев ваш с рабочки вынести – тебе, говорит, за это от половины треть выйдет, но там столько, что месяц жевать будешь, и напарника мне назначил: дэтэпэшник один, высокий такой, не в себе малость. Вроде, значит, нам на троих, с ним да с Колымой, половина всего обломится. Колыма-то, б. дь, знает, что у меня баба по новой замуж вышла, и у длинного вроде того, – без посылок сидим. Разливался он очень, что положение наше понимает и потому подзаработать дает. Я подумал еще – что это его на такую заботу растащило, а потом понял: просто он знает, что мы и лишнего не возьмем, и молчать будем. А больше ничего я не знаю, хоть убейте на хер.

Свет из окна падал на его лицо, табурет поскрипывал печально: у него дрожали колени.

– Ладно, – сказал Игорь Львович, почти поверив бесхитростному рассказу, – не знаешь, и ладно. Да тебе повезло, считай: прикинь, ты б туда залез, а вылезаешь – вокруг хоккеисты эти уже расставлены.

Зэк охнул и покачнулся на насесте.

– Что, страшно? – спросил Рылевский, дивясь простодушию пленника.

– Идут, идут! – вдруг закричал тот, протирая стекло. – Вон они: РОР наш, а с ним еще какие-то и еще трое, не поймешь.

– Махнемся, – приказал Рылевский.

Зэк тяжело спрыгнул и помог Игорю Львовичу забраться наверх.

Цепь хоккеистов-автоматчиков выровнялась, подтянулась, застыла; затем, видимо подчиняясь команде, солдаты расступились и пропустили внутрь шестерых пришельцев во главе с РОРом. РОР засуетился, стал что-то объяснять, размахивая руками; цепь подалась; двое в папахах и один в штатском отступили вместе с нею, трое же других пошептались о чем-то голова к голове и стали медленно обходить цистерну, прижимая к ее бокам длинные трости с разветвлением на концах.

– Саперы, бля буду, – удивился Рылевский. – Эй, земляк, ты сапера-то от мента отличить можешь?

– Могу, – откликнулся земляк, недоверчиво глядя на Игоря Львовича.

Они опять поменялись местами.

– Погоди, погоди, – говорил Рылевский, – сейчас они из-за цистерны выйдут.

Зэк посмотрел в окно, потом оглянулся на Рылевского, ожидая подвоха.

– Я тебе что, сапер? – рявкнул на него Игорь Львович.

Зэк вздрогнул, отвернулся к окну и вдруг заговорил громко и оживленно:

– Правда, е…т твою, саперы, гляди, гляди, в цистерну лезть собрались, м….ки.

Он быстро уступил Игорю Львовичу наблюдательный пункт и, позабыв об их непростых отношениях, спрашивал азартно, теребя его за штанину:

– Ну что? Влезли, или как?

– Лезут, – неторопливо рассказывал Рылевский. – Лезут засранцы. Одного с плеч закинули, щуп ему туда подают. Так. Не видно его – внутри лазит, козел. Чего им… Ага, голову высунул. Вынул что-то. Хрен знает что, сумка вроде. Еще что-то. И еще. Солдаты отходят… бред какой-то, честное слово. Опять присел, не видно его. А эти, снаружи, миноискателями в сумки тычут. Вылезает, руками машет, ругается, поди, так, что… Всё, спрыгнул. Сумки берут, одну РОР сам тащит. Тяжелая, поди. Всё, уходят. И солдаты зашевелились. Так, и солдаты уходят. Всё. Антракт.

Рылевский тяжело спрыгнул на пол.

– Ясно, – сказал он, – это Колыма, падло, решил, что если меня чем и подогреют, так не иначе – взрывчаткой. Хорошо хоть вас там не взяли, он ведь всех разом, поди, вломил. Грев-то мой в штаб теперь понесли, козлы драные.

Рылевский захохотал, и пленник, поняв, что ему самому тоже больше ничего не угрожает, от души веселился вместе с ним.

4

Прохор посмеялся из вежливости над материнской запиской и опять сник, удрученный полубезумным видом Александры Юрьевны.

– Здорово устала, Саш? – осторожно спросил он, стараясь глядеть в сторону. – Совсем круто пришлось?

– Что, Прохор, увяла девичья краса? – отвечала наблюдательная Александра. – Да не верти ты головой, рассмотри все как следует и успокойся, я подожду.

– Здорово, – сказал Фейгель, с ужасом глядя на нее, – это от мороза так стало, да?