Пункт третий

Неприятный запах усилился до такой степени, что игнорировать его было уже невозможно.

– Да у вас тут все равно что в нужнике, канализацию, что ли, прорвало? – злобно сказал областной начальник.

– Давайте, товарищи, доведем все-таки операцию до конца, не отвлекаясь, так сказать, на посторонние обстоятельства, – холодно предложил чекист. – Распаковывайте, товарищ капитан.

Содержимое второй сумки мало чем отличалось от извлеченного ранее; разница состояла лишь в том, что после ее вскрытия запах стал таким, что полковой сортир в сравнении с кабинетом РОРа мог запросто сойти за цветущий сад.

– Дерьма они в эти банки натолкали!.. – вскочив со стула, заорал вдруг районный. – Из очка, наверно, начерпали и заморозили, твою мать!

Он зажал рукою рот и рванулся к двери.

Виктор Иванович тщательно обнюхал свои пальцы, потом, все еще не веря, поднес банку к носу.

– Да ты лизни, капитан, – расхохотался чекист, – лизни, чтоб не сомневаться.

Запах тающего дерьма наполнял кабинет; областной мент придвинул к окну стул, взгромоздился на него и, страшно ругаясь, стал дергать заржавевшие с осени шпингалеты. Привлеченные шумом обитатели штаба заглядывали в дверь и исчезали мгновенно: довольно было и одного вдоха.

А посреди всего этого развала и безобразия расхаживал чекист, спокойно разъясняя Васину значение одной известной латинской поговорки:

– Спеши медленно – вот что тут написано, капитан, – всего-то: спеши медленно, понимаешь?

2

– Сама же им написала: спеши медленно, – сказал остроумный Фейгель. – И вообще, ты сейчас еще в поезде ехать должна, а в поезде что делают?

– Ладно, – сдалась Александра Юрьевна. – Час, не больше. Честное слово дай, что разбудишь.

– Честное-пречестное, – охотно согласился Прохор Давидович. – А хочешь, я за этот час что-нибудь клеветническое сделаю, давай?

Спать хотелось невыносимо, и, дрогнув, Александра Юрьевна выдала ему все необходимое для работы, сделала толстенную закладку из папиросной бумаги и сказала:

– Ладно, начинай, только не торопись.

Польщенный ее неожиданным доверием, Фейгель внимательно, без лишних вопросов, выслушал все наставления.

– А если не разберешь, брось лучше, наобум не печатай, – говорила она, – и, главное, меня разбуди обязательно, все это уже сегодня понадобится, – и она взмахнула рукой, будто запустила невидимого бумажного голубя, – ну, понимаешь.

– Понимаю, – сказал Фейгель, – не разберу, так брошу.

– Я вижу, Фейгель, вы становитесь опасным антисоветчиком, – сонно пробормотала она, удаляясь.

Прохор Давидович без промедления уселся за стол, подложил под кальку большой белый лист и, ограничив линейкой первую строку, нацелил на нее лупу.

…ВВ-201/1… декабря… тяжелые травмы на производстве…

В доме было тихо, покойно и как-то необычайно светло.

Большая черная кошка подошла к стулу и стала тереться о штанину Прохора Давидовича, намекая, что ее давно пора пригласить на колени.

– Нельзя, – серьезно объяснил ей Фейгель, прикладывая палец к губам, – нельзя, понимаешь, тут такое дело…

…Тяжелые травмы на производстве по вине администрации лагеря…

Прохор вынул из стопки чистый лист, положил его на стул, чтоб не нарушить рабочего порядка, и опустился на колени рядом со стулом.

Слова нахлынули, целые строчки выпрыгивали, как рыбы – только подсекай.

Измарав лист кругом, Фейгель поднялся, зажег сигарету и стал расхаживать по кухне, на ходу перечитывая написанное.

Все не то, не то: бледно, заимствовано, неточно.

Не было в этих строках ни тишины старого дома, ни ужаса мелких, с трудом прочитанных слов, ни светлого январского дня, ни потрескавшихся в кровь губ, ни даже этой настырной кошки. Втайне гордясь собою, Фейгель аккуратно зачеркнул каждую строку – особо, потом – все вместе – одной чертою вкось, приписал снизу: «… Печаль моя светла» – А. П.», отложил листок и отправился в комнату – взглянуть на спящую Сашку.

Лица ее почти не было видно: кошка облекала ее шею и голову широкой меховой полосой и урчала, как мотороллер. Прохор Давидович сел на пол в изголовье низкого дивана; кошка посмотрела на него желтым прозрачным глазом и соскочила бесшумно.

Александра Юрьевна всхлипнула во сне, пробормотала невразумительное и отвернулась, натянув на голову одеяло.

В большие окна било зимнее предзакатное солнце, и золотая пыль плавала в его лучах, расширявшихся от окна к стене.

Фейгель показал кулак возвратившейся кошке и пошел работать. Он перечел первую строку, стараясь запомнить ее наизусть, и сосредоточился на клавиатуре; печатать он почти не умел, и, кроме того, ему очень мешало чувство трепета и даже благоговения перед оригиналом.

…Рентгеновское обследование на ТБЦ… в неотапливаемом помещении…