Пункт третий

Шеренга угрюмых людей в зэковском медленно двигалась сквозь холодный сарай, посреди которого стоял неприятный на вид рентгеновский аппарат… Рядом с аппаратом на стуле сидел тепло одетый, безразличный ко всему человек – врач по фамилии… по фамилии Губинский – Бог шельму метит… Врач по фамилии Губинский велит очередному зэку раздеться по пояс, вдохнуть и стоять смирно и касается его спины рукою в черной холодной краге… а под крагами у самого небось варежки шерстяные надеты…

Прохор Давидович совсем разволновался, вскочил и принялся ходить по кухне, дополняя эту картину все новыми и новыми подробностями, пока случайно не взглянул на часы.

Сашку следовало разбудить четверть часа назад.

Она просыпалась долго и мучительно, будто возвращалась с того света.

– Не сделал я ничего, – признался Фейгель и на всякий случай приврал: – Испортить боялся.

Золотой пыли в комнате больше не было – солнце ушло за дальние крыши.

Через полчаса Александра Юрьевна уже выправляла отпечатанные ею в полусне страницы.

– Сегодня это отправить надо, – говорила она, – и еще кое-что надо бы напечатать, только поздно уже…

– Ты ж все напечатала, – удивился Фейгель, – что ж еще?

– С листа только закончила, надо бы еще кое-что по памяти…

– Послушай, – сказал Прохор, выдвигаясь на линию огня, – ты поработай тут, а я сбегаю передам, не бойся, честное слово – не перепутаю.

Вся его фигура в замызганных джинсах и длинном, домашней вязки свитере выражала последнюю степень той решимости и отваги, что поднимает в атаку молодого бойца, подле которого только что упал его раненый командир.

Александра Юрьевна развеселилась и пропела популярный куплет об отважном лейтенанте и погибающем взводе. Лицо ее с запекшимся ртом, серое и помятое после недолгого сна, было не хуже песни.

– Да ты хоть в зеркало на себя посмотри, – взмолился Прохор Давидович. – Не доедешь ведь, заметут, и всё.

– На это у меня паспорт имеется, а в остальном, батенька, все очень своевременно: что для мента – бомжовка помороженная, то для врага, сам понимаешь, жертва режима. Сегодня к ним ехать надо, пока факты на лице. И кстати, если мне на сегодня политическое убежище от матушки понадобится, ты как?

– Конечно, – сказал Фейгель, – буду ждать, здорово.

Они вышли на улицу; Александра Юрьевна, вспомнив по счастью, что живет не на облаке, вернулась и убрала со стола ксиву, заменив ее запиской следующего содержания: «Спасибо за информацию, заночую, возможно, у декана».

3

– Ну а с деканом что? – спросил Губа, равнодушно выслушав цветистый план молодого коллеги.

– По ходу дела, – нашелся Валентин Николаевич.

– Что-то с делом у тебя слабо, – сказал начальник. – Болтать только горазд.

– Пока не надо, – неопределенно ответил Валентин Николаевич.

– Пока – это как? Неделя, две, год? Докладывай, как положено, не на филфаке.

– Ну, – сдержавшись, начал Валентин Николаевич, – сами понимаете: если ее сейчас вышибут, она, понятно, вразнос пойдет, так что сажать придется. Стало быть, надо сначала другой вопрос прояснить – когда вы ее брать собираетесь, а соответственно тому и действовать.

– Да, – удивился Губа, – вижу, ты вопрос глубоко продумал, только я, к сожалению, аресты не планирую, это, как ты знаешь, немного повыше происходит.

– А вы? – не удержался Валентин Николаевич. – Вы бы посадили?

– С тобой бы сначала посоветовался, – отвечал майор, – ты, я смотрю, масштабно мыслишь, до текучки не опускаешься.

Валентин Николаевич не отвечал на издевки; ощущение с толком проведенного рабочего утра до сих пор держало его на плаву.

Делать им было особенно нечего; Первушин уже получил свой нагоняй, выдал в ответ придуманный в буквальном смысле на ходу план и ждал дальнейших распоряжений; майор же, в свою очередь, томился в ожидании сообщений от прослушки и группы наружного наблюдения.

– Ну, лейтенант, – заговорил он лениво, – предположим, я твой план одобряю. Когда приступишь?

– Да хоть сегодня, если получится, – отозвался Первушин, надеясь, что Александра Юрьевна не выйдет из дому по крайней мере до завтрашнего утра.

– Конкретней, – приказал начальник.

– Ну, попытаюсь познакомиться, на контакт выйти, если позволите.

– Позволяю, валяй, – сказал Губа.

Их неторопливую беседу прервал телефонный звонок; майор взял трубку, Валентин же Николаевич, воспользовавшись паузой, присел к столу и попытался восстановить на память последние строки перевода, чтобы возвращаться к ним время от времени в течение дня.

…Я открою вам тайну, спящую в древних рунах…

Корчась от смеха, начальник указал Первушину на трубку параллельного аппарата; история о латинских поговорках и заминированной мерзлым дерьмом цистерне была в разгаре. Пермский коллега, принимавший участие в операции, телефонировал с дороги, из Чусовой, не дотерпев, видимо, до Перми.

Валентин Николаевич слушал сначала нехотя, но потом, разобравшись, в чем дело, стал хохотать не хуже майора. Губа переспрашивал, уточнял детали, наслаждаясь историей. Потом в трубке что-то зафыркало, защелкало соловьем и смолкло.

– Из Перми доскажешь, – крикнул майор, но было поздно – связь прервалась.