Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

В связи с этим дуновением нужно вспомнить то, что мы выше говорили о вдохновении... В творческом аспекте работы музы за таким дуновением ветра (наполняющим паруса вдохновения) должен последовать выбор темы. Так и есть: каждый из «роя гостей», пирующих в душе Пушкина, впавшего в данный момент в состояние «забвения» (ведь мы толкуем его сон), стремится выйти на первый план, претендует на обладание вниманием музы: «Всё указует на нее, / И все кричат: мое! мое! /Мое! — сказал Евгений грозно, / И шайка вся сокрылась вдруг»⁹⁴. Что здесь скажешь? — «вот вам тема». Через несколько страниц она будет воплощена в сцене именин Татьяны и продолжена в следующей главе в сцене дуэли...

Но еще тут, во сне Татьяны, уточняется смысл грядущего литературного конфликта: демоническое «Я» собирается овладеть музой (сюжетно эта неудавшаяся попытка будет испробована в конце романа, когда влюбленный Евгений окажется наедине с Татьяной): «Онегин тихо увлекает / Татьяну в угол и слагает / Ее на шаткую скамью» (казалось бы — «минута, и стихи свободно потекут»). Но не тут-то было: «вдруг Ольга входит, / За нею Ленский; свет блеснул»⁹⁵. Несносное поэтическое «Я» со своей примитивной музой мешает демоническому творчеству. Во внутреннем аспекте это значит: уже изжитая поэтическая роль (маска юного поэта) мешает создавать по-настоящему реалистическую литературу (именно реализмом называют пушкинисты то, что начал писать Пушкин в Михайловском, хотя, как мы видели, это началось чуточку раньше). А во внешнем аспекте: тексты, созданные именно в период самозабвенного играния поэтической роли, мешают Пушкину вернуться из ссылки... С этим надо кончать: «Онегин руку замахнул, / И дико он очами бродит, / И незваных гостей бранит...»⁹⁶.

Далее чуть живая муза лежа наблюдает разыгрывающуюся в душе Пушкина сцену искоренения поэтического «Я» (тут нельзя не вспомнить «Пророка», который был написан примерно в это же время): «вдруг Евгений / Хватает длинный нож, и вмиг / Повержен Ленский»⁹⁷. Убийство сопровождается атмосферными явлениями, шумовыми эффектами и колебаниями почвы, от которых «Таня в ужасе проснулась», дабы сразу обратиться к Мартыну Задеке, главе халдейских мудрецов, гадателю, толкователю снов.

Так вот с этим в душе (рукопись осталась в Михайловском) и отправился Пушкин на встречу к царю. Кстати, можно допустить, что внешние события многое привнесли в этот сон. В первую очередь — в нем отразилось восстание декабристов, многие из которых были наперсниками поэтических вдохновений раннего Пушкина. И расправа с ними, которой ужаснулся поэт, приснилась Татьяне. Кроме того, в тот момент Пушкин не слишком хорошо относился к определенной части российского общества, и это отношение спроецировалось в сон, где чудовищные монстры шумят и звенят стаканами, «как на больших похоронах». Через несколько строф они появятся в немного более человеческом виде на именинах Татьяны, а через несколько глав — на ее светском приеме в Петербурге. И в обоих случаях среди них будет Онегин, но — так, сбоку припеку. А во сне он хозяин. Это не только потому, что демоническое «Я» — важнейшее действующее лицо извечного внутреннего конфликта души Пушкина. Дело также в том, что хозяином русского общества должен быть царь. Таким образом Николай Павлович появляется во сне Пушкина в виде Онегина, совершающего убийство Ленского. Очень реалистично — царь действительно расправился с поэтическими друзьями поэтической молодости Пушкина и возглавил реакцию.

«Самостоянье человека»

В результате внутренней драмы, случившейся в 1826 году и отразившейся в сне Татьяны, Пушкин изменился. В конце главы шестой после описания могилы Ленского появляется мотив «Лет& к суровой прозе клонят, / Лет& шалунью рифму гонят»⁹⁸. Разумеется, это прощание с молодостью (с пародированием собственных юношеских стихов: «Мечты, мечты! Где ваша сладость? /Где, вечная к ней рифма,младость?»⁹⁹) не означает расставания с поэзией. Тем не менее заключающее весь пассаж утверждение: «С ясною душою / Пускаюсь ныне в новый путь»¹⁰⁰, — совершенно правдиво и искренне. Так же искренни и «Стансы» (22.12.1826), обращенные к царю: «В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни»¹⁰¹.

Действительно, с убийством Ленского внутренний конфликт в душе Пушкина, кажется, исчерпан. С ролью Поэта покончено (Чарский «употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище»¹⁰² — поэта), а демоническое само собой испаряется — Онегин отправляется путешествовать и потом, появившись на время, как-то вдруг растворяется в воздухе («в минуту злую для него»). Как и было сказано в записке о «Демоне»: «Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души»¹⁰³.

И тем не менее исследователи отмечают, что Пушкин, возвратившись из Михайловского, был как-то беспокоен. Им, как и