Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

В. О. Ключевский указывал, что малые площади городищ противоречат широкому назначению, как военному, так и, казалось бы, культовому. Но кто наблюдал быт, например, ино-родцев-тюрков Минусинской степи, тот вспомнит, как ничтожно мало места нужно для их религиозных рукотворных святынь и как первобытно просто устраиваются эти последние. Так что, как бы ни теснился финский лесной род на своем маленьком городище, хотя бы даже однодворном, но угол-то для своего родового культа он, конечно, всегда отводил. Тем более, что рукотворный символ отнюдь не главная сила тюркского культа: «тцсы» минусинских степовиков-шаманистов (поскольку они уцелели от пропаганды христианской, мусульманской и ламаистской) — не более как домашние суррогаты божества, вроде икон в понимании темной деревенской бабы. Настоящие же божества — небо, солнце, горы, реки — помещения не требуют, а напротив, сами его дают. Мордва, черемисы, чуваши, вотяки и пр. веками молились в заповедных рощах, под открытым небом. Вырубка «кереметей» архиепископом Мисаилом в 1655 г. вызвала бунт с убийством этого чересчур уж усердного иерар-ха-миссионера, что, конечно, не остановило дальнейшего истребления природных финно-тюркских святынь, в котором мухам-меданские муллы соперничали с русским духовенством. Любопытнейшие сведения о том, как эти жестокие меры, не уничтожив старой веры, загнали ее внутрь новой⁴¹¹.

Славянские племена в начальной летописи слывут либо по местности, которую они занимают, с определением или от природных свойств ее («поляне», «древляне»), или от собственных имен («бужане» по р. Бугу, «полочане» «речки ради Полоты»); либо от имен своих родоначальников: «радимичи» — потомки Радима, «вятичи» — потомки Вятка, «кривичи», может быть, и «дреговичи», хотя и производят их, как населителей Пинских болот, от старого слова «дрягва» (болото) (И. Е. Забелин)⁴¹².

Первое определение свидетельствует о поселении настолько давнем, что местность в воображении соседей господствует над представлением о насельниках: они рисуются современникам летописца прежде всего как люди, живущие в стране полей, в стране лесов, по берегу Буга, по р. Полоти и т. д. — тамошние аборигены. Напротив, все эти радимичи, вятичи и пр., которые, говоря позднейшим, XVII в., выражением, «пишутся с вичем», — новые поселенцы на занимаемых ими местах и не успели ни сами по ним прослыть, ни своих имен им передать. В воображении современников это люди, пришлые в страны муромы, мери, веси и др. финских племен, которые еще существуют и с которыми они смешиваются чрез войну и иммиграцию. Идея рода господствует над идеей местности.

Еще Н. И. Надеждин, а за ним К. Н. Бестужев-Рюмин⁴¹³ отметили, что на западе России реки носят названия славянские (Березина, Припять и т. п.), а на востоке — очень редко. «На обширном пространстве от Оки до Белого моря мы встречаем тысячи нерусских названий городов, сел, рек и урочищ <...> рек, названия которых оканчиваются на ва: Протва, Москва, Сылва, Кок-ва и т. д. У одной Камы можно насчитать до 20 притоков, названия которых имеют такое окончание. Ua по-фински значит вода. Название самой Оки финского происхождения: это — обрусевшая форма финского joki, что значит река вообще. Даже племенные названия мери и веси не исчезли бесследно в Центральной Великороссии <...> например, уездный город Тверской губернии Весьегонск получил свое название от обитавшей здесь веси Егопской (на р. Егоне)»⁴¹⁴. И туземцы, и пришельцы, — и меря с весью, и муромой, и кривичи, вятичи, радимичи — все одинаково исчезли в процессе метисизации, образовавшей великорусское племя. Но исчезнувшие финны остались в истории с племенными именами и оригинальною географическою номенклатурою, а исчезнувшие славяне — с именами родовыми и географическою номенклатурою финскою. «Радим сидел на Соже, а Вятко — на Оке», в сидении [они] метисизировались — ославяни-ли край в языке, а сами офиннились в быте и культе, и в состоянии этого смешанного быта и культа уже в первый исторический период Руси растворились, расплылись в сотворенной и творимой народности, ничего не оставив от своего прошлого, кроме памяти и имени виней, т. е. родовиков.

Излагая религию балтийских славян, Гельмольд говорит о ней почти дословно то же, что Григорий Новицкий о религии остяков: «У славян идолопоклонство многоразличное, и не все они согласуются в одном и том же суеверии. У одних божества стоят в капищах, представляясь в вымышленных изображениях истуканов; другие обитают в лесах или рощах, и эти не имеют видимых изображений»⁴¹⁵. А Саксон Грамматик говорит о частных божествах, чтимых у славян не менее общественного племенного святилища в Арконе, и описывает подробно один из таких кумиров, по безобразию достойный быть портретом Идолища Поганого русских былин. Частные боги суть родовые боги. А родовые боги суть обожествленные тотемы в прямом их изображении или прошедшем мифологическую трансформацию.