Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

А та со злобной иронией возражает:

«Недосуг мне, злодей, было:

Я коровушку доила,

Я малых телят поила,

Во дубравушку телят гоняла...»

Пятилетнюю дочку, которая расплакалась по матери, Федор уговаривает:

«Что это за мать,

Что за стара, нехороша!

Я тебе возьму мать молодую,

Либо вон Дарюшку, либо Марюшку,

Либо Бессоновску Танюшку».

Эта Бессоновская Танюшка, отделенная от других девушек фамильным прозвищем, здесь едва ли не так же показательна, как «своя деревня». «Своя деревня» есть не что иное, как так называемая «большая семья», разросшаяся до необходимости образовать в одной околице несколько новых семейных группировок, но сохраняющая память своей родовой связи и общее фамильное прозвище. Как в Сербии, так и у нас в Архангельской губернии есть деревни, в которых все жители носят одну фамилию, и часто эта фамилия превращается в название самой деревни. Например, в Шенкурском уезде есть большая деревня и даже с приселками, Шепурева, сплошь населенная Шепуревы-ми. Отличием по дворам становится тогда какая-нибудь кличка хозяина, домовладыки — зачаток будущей когда-нибудь фамилии. Такую именно деревню-род, разросшуюся «большую семью» и рисует наша песня. Бессоновская Танюшка отмечена в ней как обособленное исключение: она из своей деревни, но со двора, получившего уже особое прозвище.

Значение сестры, как естественной невесты брата, которую чужеродец может получить только через переуступку, выражено прозрачно и ярко в свадебном обряде, как общеславянском, так и русско-инородческом. Фактически согласие или противодействие брата в вопросе о замужестве сестер теперь очень мало значит, если не вовсе ничего не значит: воля и власть родительская. Но в обряде брат все еще продолжает быть собственником сестры, а жених, согласно двум древним последовательным формам заключения брака, рассматривается либо как насильник или умыкатель, либо как купец, приобретающий жену, подобно товару. Поэтому мало жениху получить благословение родителей и согласие невесты, он должен еще заставить ее брата отказаться от своих прав на сестру. В древности отказ брата мог достигаться либо боевым порядком, либо через выкуп. Помимо выкупа (инородческого «калыма»), который получал с жениха-чужака род невесты (в лице ее отца), брат особо вознаграждался за убыток, лично им терпимый от увода его домашней жены-сестры.

Свадебный обряд хранит символическую память о том и другом способе состязания между женихом и братом, обыкновенно соединяя их в общем драматическом представлении: сперва символический бой или угроза боем, затем символические мирные переговоры и продажа братом сестры («выкуп косы» — символа девственности). Повсеместное однообразие этих обрядов избавляет меня от необходимости приводить здесь многие их примеры. Разницы, по существу, нигде нет, меняются только формы и подробности в зависимости от большего или меньшего забвения старины и вырождения обряда. В иных местностях драма столкновения ведется в высоком тоне, напоминающем о героическом соперничестве былого богатырства, в других она низведена до юмористической пародии, до карикатуры.

Это широкое колебание оттенков можно наблюдать даже на пространстве одной губернии: один уезд играет драму, как драму, а другой — уже как водевиль. Но существо всюду одно и то же, и живучесть его поразительна. В 1913 г. в Воронежской губернии «свадьбы играются по тому же ритуалу, что в эпоху Ольги и Святослава»⁴⁹⁴. В Бирюченском уезде драма встречи претендентов проходит под звуки песен: «Брат з сестрою сидить, за рученьку сестру держить» и «Та не наступайте, панове-сватове». Брат встречает сватов грозною речью в высокопарном тоне, с виршами:

«Почто вы пришли ко мне дерзновенно?

Не видите ли, что я в руках держу меч обнаженно?

Прочь отступысь! Прийшли нахалом нызвани!

Щоб ны здилать мыни з вами крипкой брани...»

Дружка вручает брату подарки, после чего брат уступает жениху свое место рядом с невестою, расплетает сестре косу (под песню «Брат сестрищ косу розплетав») и позволяет надеть на нее очипок, символ бабства (песни «Покриваночка пла-чить», «Отак нарядили», «Жаль же нам, Галечко, на тебе»).

В Бобровском уезде, как только родители благословят невесту, на середину избы выступает невестин брат и, похлопывая кнутом (уже не «меч обнаженно»), требует у дружки выкуп. Дружка делает вид, будто хочет увести невесту силой, но брат замахивается на него кнутом. Тогда дружка дает брату несколько медных монет и получает за то от него право усадить жениха с невестою на лавку за стол. В Павловском уезде уже пародия в полном ходу: вместо меча и кнута в руках у брата «посевка» (чем кашу мешают при варке), а кнутом-то, напротив, грозит ему дружка, и брат, как бы оробев, уступает жениху свое место. В Коротоякском уезде воспоминаний о боевом столкновении нет вовсе, сразу — торг. Брат, приняв от дружки рюмку водки и гривну денег, встает и, взяв за руку невесту, выводит ее на середину избы и передает ее в распоряжение жениховой свахи, которая вместе с дружкой тотчас снимает с невесты ее полушалок и одевает ее в другой, привезенный от жениха.