Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

Тут, пожалуй, небезвыразителен даже и страх попреков и насмешек со стороны именно старшей невестки, которая оказывается как бы предпочтительною блюстительницею нравов деверя. Не для этого частного случая, но вообще не лишне тут опять вспомнить, что мордовская jengaj обозначает и невестку, и любовницу, а в случае смерти мужа она — естественная и, так сказать, автоматическая невеста и жена его младшего брата. Так что поведение деверя там, у инороднических соседей, ей и в самом деле не безразлично, а здесь пользуется ее особым вниманием по привычке утратившего смысл пережитка.

Случай удивительного брака сообщает «Русская народно-бы-товая медицина» д-ра Т. [!] Попова (СПб., 1903). Сольвычегодско-го парня, Илью М., с виду солидного, но слабоумного, родители задумали женить и «нашли девушку, решившуюся разделить с ним участь жизни. При венчании Илья с удовольствием поглядывал на невесту и стоял в церкви охотно. Начался брачный пир, пирующие подвыпили. “Мама, мама!” — вдруг среди общего веселья раздается жалобный голос молодого. — “Что, дитятко?” — “Я этой девки боюсь”, — заявляет новобрачный, указывая на сидящую рядом молодую. “Что ты, что ты, родимый, она ведь не кусается”. — “Нет, боюсь ее и убегу, — решительно заявляет Илья, перескакивает через стол (любопытно: эпический, былинный жест!), бежит, взбирается на полати, прячется там между мешками с луком и кричит: — И-их, меня теперя чужая девка не видит, на-ко, — выставляет кукиш, — возьми, укуси!”»⁴⁸⁷. Жена от этого пугливого супруга, конечно, сбежала.

Рекомендация Ильи слабоумным не уменьшает эндогами-ческого значения напавшего на него страха пред «чужой девкой». Чердынец Пила Решетникова и галицкий Петрунька С. В. Максимова тоже не очень умны. А в украинской песенной словесности можно указать юмористическую песню, действующие лица которой нисколько не слабоумны, напротив, остроумны, но девушка заманивает соседа-казака на ночное свидание, а казак отказывается, говоря, что боится ее отца, матери, родных, потом собак, кошек и, наконец, даже мышей! Это последнее признание выводит красавицу из себя:

«Коли миша 6о!сся,

На воротях повюся!

Цур To6i, не ходи,

Пек To6i, не люби,

Трясця To6i!»

Этот атавистический страх чужой женщины сохранился в странных свадебных обрядах мордвы Сенгилейского и Хвалын-ского уездов. Жених все время делает вид человека, принуждаемого к браку. Когда поезжане отправляются за невестой, он остается один, не проявляя никакого интереса к ее прибытию. Напротив, едва завидев брачный поезд, удирает со всех ног и прячется в чулан или на сеновал. На невесту он не должен обращать внимания. Если не прячется, то лежит на полатях либо делает какую-нибудь домашнюю работу. В этом безразличии к происходящему пребывает он до отправления в церковь к венцу, причем позволяет забрать себя в поезд только в последнюю минуту. А по возвращении из церкви после венца опять принимается за прерванную работу. В деревнях, где сохранился древний обычай привода невесты в дом жениха с вечера накануне (Несторовы поляне: «...не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер, а заутра приношаху по ней что вдадуче»), жених, не глядя на принесенные ею дары, укрывается в баню или в чьей-ни-будь приятельской избе по соседству. Всего же яснее враждебное отношение жениха к невесте в Нижегородской губернии: как только закончен венчальный обряд, молодой украдкой выбирается из церкви и, вскочив в первую попавшуюся телегу, мчится во всю прыть к избе какого-либо соседа. Здесь он прячется в самую глубь сенника, либо курятника, либо, если дело зимою, на печь или на полати и лежит там укрытый в продолжение всего свадебного пира. Вечером, перед тем как разойтись, гости ищут пропавшего молодого и, изловив, отводят его в сарай, где уже ждет его молодая.

Обычай, записанный наблюдателями в пятидесятых и шестидесятых годах, был еще в силе в конце XIX в. У русских в Приуралье он откликается тем слабым пережитком, что там, где держится обычай предсвадебной гостьбы невесты у будущей свекрови-болыыухи (см. выше), жених на этот срок выселяется из хаты во двор, ночуя в сарае либо в бане. Это объясняется требованиями приличия — чтобы люди не подумали, что между нареченными было что до свадьбы. В действительности, просто соседский инородческий занос. И. Н. Смирнов приписывает его происхождение старинному обычаю мордовских патриархов женить сыновей в возрасте от шести до десяти лет на взрослых девушках, со всеми горькими последствиями таких неравных браков⁴⁸⁸. Я думаю, что обычай глубже и древнее. Его диктует та же эндогамическими веками вбитая в сознание и теперь уже бессознательная психология, что видели мы в чердынском, галицком и сольвычегодском мужиках и в Вользунга-саге.