Подобная гуманность к женщине, немыслимая в Древней России, была прежде всего обязана своим развитием гуманитарному влиянию европейской цивилизации; но не менее важную роль в этом играло и постепенное падение патриархальных обычаев, постепенное повреждение патриархальных нравов и водворение той половой свободы, которою так славился наш XVIII в. Эта свобода, доходившая сплошь и рядом до крайнего безобразия, была прямым результатом того домостройного рабства, которое порождало такой разврат в допетровской Руси. Вырвавшись при помощи Петра на свободу из своих теремов, русские женщины, развращенные своим прежним рабством, на первый раз не знали точной границы между свободой чувства и своей общественной независимостью и открытым циническим развратом. Это была естественная реакция женской страсти и женского протеста против векового угнетения. Не петровская эмансипация, а древнерусское рабство было главной причиной распущенности XVTQ в. Это понимали даже и тогдашние наблюдатели русской жизни, например аббат Шапп, который доказывает, что «испорченность женского пола в России есть следствие тиранства мужчин» и что если от Петровской реформы «нравы немного выиграли, то единственно оттого, что они были слишком испорчены до этой перемены». Развитию половой свободы много содействовало также и сближение с Европой, в которой нравы были тогда крайне фривольными. Превратившись из тяжелой боярыни в великосветскую даму, познакомившись с европейскими модами и кокетством, предавшись беспутной роскоши и светским удовольствиям, изучив сладостное искусство волокитства, русская женщина высшего круга изменила и сам характер любви, которая приняла европейские формы ухаживания и перестала уже ограничиваться исключительно чувственными актами. «Страсть любовная, — говорит М. М. Щербатов, — до Петра I почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать. Жены, до того не чувствовавшие своей красоты, начали силу ее познавать, стали стараться умножать ее пристойными одеяниями, распростерли роскошь в украшениях». Но, несмотря на это, несмотря даже на то, что некоторые уже знали любовь, основанную «не на одной только разности полов», как выражается Д. И. Фонвизин, — характер любви вплоть до начала‘Х1Х в. оставался грубо-чувственным. О большинстве русских женщин прошлого века Шапп справедливо замечает, что «они не знают других удовольствий, кроме чувственных, и часто предаются своим рабам, которые, разумеется, не евнухи; крепкое телосложение и здоровье руководят их выбором». Тогдашняя поэзия никогда не поднималась выше чувственного представления любви, которое недурно характеризуется в следующем отрывке из одной эротической оды:
О ты, что чувства нас пленяешь,
Томишь и услаждаешь кровь,
Приятну страсть в сердца вливаешь,
О ты, божественна любовь!..