Домашнее воспитание посредством гувернанток ограничивалось грамотой, французской болтовней, знанием светских манер, музыкой и пением романсов. Изучив всю эту премудрость, девушка принималась за романы и за ловлю женихов. Из девушек приготовляли невест — и больше ничего. «Русская девушка, — писал В. Г. Белинский, — не женщина в европейском значении этого слова, не человек — она не что другое, как невеста. Еще ребенком она называет своими женихами всех мужчин, которых видит в своем доме: еще в колыбели ей говорит весь окружающий ее люд, что она — невеста, что у ней должны быть женихи. Удивительно ли после этого, что она не умеет, не может смотреть на себя как на человека и видит в себе только невесту? Удивительно ли, что с ранних лет до поздней молодости, иногда даже и до глубокой старости все думы, все мечты, все стремления, все молитвы ее сосредоточены на одной idee fixe — на замужестве, что выйти замуж — ее единственное желание, цель и смысл ее существования, что вне этого она ничего не понимает, ни о чем не думает, ничего не желает и на всякого неженатого мужчину смотрит не как на человека, а как на жениха?» Даже те скудные сведения, которые приобретались девушками, даже то литературное образование, какое получали они, — всё было устремлено к упомянутой единственной цели женщины. Знакомство с иностранными литературами при отсутствии элементарных научных сведений не приносило никакой пользы. Вот что пишет, например, о своем воспитании Е. А. Хвостова: «Вольтер, Руссо, Шатобри-ан, Мольер прошли через мои руки. Верно, я очень любила процесс чтения, потому что, не понимая философских умствований, я с жадностью читала от доски до доски всякую попавшуюся мне книгу... Наконец дорылась я до романов г-ж Жанлис и Радклиф. С каким замиранием сердца изучала я теорию о привидениях. Иногда мне казалось, что и я их вижу; они наводили на меня страх, но какой-то приятный страх... Я вытверживала почти наизусть имена иностранных принцев в календаре, отмечала крестиками тех, которые более подходили ко мне по летам; начитавшись без разбору романов и комедий, я возмечтала, что когда-нибудь вдруг предстанет предо мной принц, и я сделаюсь принцессой; подобная фантазия занимала меня с десятилетнего возраста до вступления в свет, и я всей душой предавалась созерцанию моего принца; то представляла его беленьким, хорошеньким, то вдруг являлся он мне грозным, страшным, убивал всех, щадил меня одну и увозил в свое государство». В женских институтах воспитание приводило к тем же печальным результатам. Смольный институт, основанный Екатериною и выпустивший в продолжение своей столетней деятельности (с 1764 г.) до 7000 воспитанниц, был прототипом всех женских учебных заведений до позднейшего времени. Он разделялся на два отделения — одно для воспитания барышень, а другое, мещанское, — для воспитания служанок для барынь; этих служанок, как и их будущих госпож, обучали, в интересах последних, конечно, иностранным языкам. Об умственном развитии барышень почти вовсе не заботились, а хлопотали только о развитии их вкуса да «изящного сердца», что можно видеть из одной программы преподавания: языки — русский, французский, немецкий и итальянский, архитектура, геральдика, скульптура, рисование, танцы, музыка, токарное ремесло, рукоделие, знакомство с хозяйством, история, география, опытная физика и арифметика. Даже официальные историки института, вроде В. Н. Лядова, неодобрительно отзываются об его просветительной деятельности. Девушек держали взаперти, как арестантов в остроге. И отнимали у них всякую возможность* для знакомства с действительною жизнью. Вот что рассказывает, например, госпожа С. А. Пелли о том, как отразились на воспитанницах патриотического института события 14 декабря 1825 г.: «При доходившем до нас громе орудий мы, институтки, страшно перепугались. Пальба продолжалась, а между тем начальница института стала говорить нам: “Это Господь Бог наказывает вас, девицы, за ваши грехи; самый важный и самый тяжкий грех ваш тот, что вы редко говорите по-французски и, точно кухарки, болтаете все по-русски!” В страшном перепуге мы вполне сознали весь ужас своего грехопадения и на коленях перед иконами, с горькими слезами раскаяния тогда же поклялись начальнице в разговорах вовсе не употреблять русского языка»1204
. Целью институтского воспитания полагалось развитие не ума, а «изящного сердца». Совершенная замкнутость от семьи и общества, недостаток движения и питания, строгая дисциплина, исключительные заботы о развитии в девушках чувствительности — всё это делало институтские поколения женщин наивными и болезненно-сентиментальными. Десятилетние девочки уже начинали мечтать о любви, «обожать» учителей и посетителей, и преждевременно возбужденная фантазия на всю жизнь брала перевес над мыслительными способностями. Случалось даже, что институтки предавались пьянству, доставая водку через прислугу тайком, как настоящие острожные заключенницы. Иногда даже воспитатели портили нравственность девушек. Даже сам знаменитый И. И. Бецкий, основатель жёнского образования в России и один из лучших людей XVIII в., далеко не безупречен в своих отношениях к институткам. Семидесятилетний старикашка, он ухаживает за институткой Алымовой и во что бы то ни стало хочет быть любимым ею и жениться на ней. «Книги недостанет, — говорит в своих мемуарах этот предмет его старческой страсти, — чтобы описать все западни, которые расставлял для меня человек, долгом которого было охранять мою молодость»1205. Другие, не-Бецкие, выделывали еще не такие вещи... В преданиях одного провинциального института до сих пор живет память о директорше-старухе, которая, чтобы получить ласки какого-нибудь молодого человека, облегчала ему возможность свидания с институткой, потом ловила их и, чтобы избавить франта от официального преследования, требовала от него любви... Об умственном развитии институток до самого последнего времени не было и речи. Институтская педагогическая рутина вошла в пословицу вследствие своей дикости. Так, например, в известном стихотворении «Торжество победителей» для девушек сочтено неприличным и выпущено четверостишие: