Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 2

Таким образом, и домашнее, и общественное воспитание, болезненно настраивая нервную систему женщины, не развивало ее ума, не давало ей никаких прочных знаний, которые бы определяли характер и руководили ею в жизни. Мудрено ли после этого, что масса женщин состояла из каких-то флюгеров, которые, не оказывая ни малейшего сопротивления, постоянно вертелись из стороны в сторону, повинуясь малейшему дуновению окружавшей их обстановки. Сентиментальная барышня превращалась в тиранку-помещицу, добродушная и наивная институтка — в отвратительную чиновницу, грабившую людей посредством взяточника-мужа, либералка XVIII в. — в лицемерную ханжу и суеверку. Подобными превращениями ознаменовано в особенности начало XIX в. — эта мрачная эпоха всевозможных мистических бредней и шарлатанств. «Наши неверы-бояре и их жены, — говорит М. Я. Морошкин, — после нескольких лет неверия и разврата, после оргий петербургских и парижских делались самыми благочестивыми детьми латинской Церкви и летели в ее распростертые объятия. Так уловлена была Свечина¹²⁰⁶ и подобные ей». Одних совращали иезуиты, других сбивали с толку пиэтисты¹²⁰⁷ чужие и доморощенные, третьи ударялись даже в хлыстовщину¹²⁰⁸. Нужно заметить при этом, что мистицизм сплошь и рядом служил покровом для полового разгула. Так, в XVIII в. иллюминаты¹²⁰⁹ «привлекали к себе молодых людей обольщением разврата, а стариков — возбуждением страстей и средствами к тайному их удовлетворению. Главою этих гнусных и, к счастью, немногочисленных в Москве людей был француз Перрен — лицемер первого сорта, развративший не одно доброе семейство»¹²¹⁰. Так, в 1817 г. было открыто, что проживающая в Михайловском замке при матери своей полковнице Буксгевден полковница Татаринова содержит общество хлыстовской веры, в котором участвует много лиц из петербургской аристократии, что они отправляют хлыстовскую службу, ведут пропаганду, предаются «сера-фимским лобзаниям» и т. д. Общество было рассеяно, но вскоре затем возобновилось, и в 1837 г. было снова открыто полицией. Кроме Татариновой, в нем участвовали майорша Франц, генеральша Головина с дочерью, кн. Энгалычев с женою, тайный советник Попов с тремя дочерьми и многие другие. Одна из дочерей Попова постоянно оказывала отвращение к хлыстовским обрядам, навлекая тем на себя гнев отца и Татариновой, которая будто бы по вдохновению свыше приказывала отцу наказывать ее, и он бил ее палками раза по три в неделю, часто до крови, и держал ее в темном чулане, в котором она совсем бы зачахла, если бы ее не освободила полиция. В 1849 г. эта барская секта была вновь подвергнута полицейскому преследованию, как один из «элементов, подготовляющих политические перевороты в государстве!..». Женщины увлекались подобными сумасбродствами и сумасбродами во множестве. Так, в первой четверти настоящего столетия игумен Чикойского монастыря Израиль, обратясь в секту людей Божиих, объявил себя Богом, кяхтинскую купчиху, жившую с ним, — Богоматерью, а рожденного ею ребенка — Христом. Всё богослужение было приноровлено к этому культу. (Израиль умер в заточении в Соловках в 1862 г.) В том же роде были, по рассказам протоиерея Памфилова, в Москве «суеверный старец Мельхиседек, странным учением своим развративший великое число даже и благородных людей, а паче малоумных женщин», или игумен одного нижегородского монастыря, Стефан, который, «обольстив майоршу Салькову, взяв ее с собою, бежал из монастыря»;¹²¹¹ но майорша, которую он тиранил, донесла на него. Особенно сильное влияние на женские умы имел известный Фотий. Барыни верили ему, как святому, и безусловно повиновались каждому его капризу, служа в то же время орудиями его интриг, содействовавших утверждению той реакции, которая омрачила собою последнюю половину царствования Александра I. Каждодневно, говорится в его записках, Фотий был зван то к тем, то к другим лицам на беседу о спасении души, на которую собирались знатные бояре и боярыни, и по беседе учреждаемы были питием и ястием во славу Божию. Беседа же таковая была более в доме девицы Анны (Орловой-Чесменской), боярыни Дарьи Державиной и у иных. После этих обедов Фотий обыкновенно ложился на диван, а барыни подходили целовать у него руки¹²¹². Фотий творил даже чудеса и тем окончательно овладевал умами барынь, особенно своего друга и покром-