Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 2

Стремление женщин к высшему образованию встретило сильное противодействие всех ретроградных элементов общества и прежде всего их родителей, мужей, знакомых. «Попробуй, — говорит один провинциальный корреспондент, — попробуй какая-нибудь девушка заявить в родительском доме, что она по окончании курса в женской гимназии или так, вообще желает поехать в ближайший университетский город поучиться акушерству — тогда в доме поднимается такой гвалт, что небу жарко. Пускаются в ход всевозможные хитрости, угрозы, чтобы отклонить заблудшую овцу от глупого и неслыханного предприятия, и если, несмотря на все такие препятствия, девушке все-таки удастся настоять на своем, вырваться из заколдованного круга разных родственных злоухищрений, то это просто герой-женщина». Однако ж таких героинь является все больше и больше. Но преодолев семейные препятствия, вырвавшись на свободу, они наталкиваются здесь на более прочные преграды, не допускающие их к высшему образованию. Одно время женщины имели доступ в аудитории университетов и медицинской академии, но после студенческих историй их не стали пускать в аудитории даже в качестве посторонних слушательниц. Женщины просили открыть для них особый университет, но и это сочтено невозможным, а вместо университета устроены для них публичные курсы в Петербурге, Москве и некоторых других городах, на которые кинулись многие сотни женщин. Из этих курсов одни только петербургские имеют серьезно-научный характер, а все остальные — не что иное, как обыкновенные публичные лекции, доступ к которым никогда не возбранялся женщинам. Женская настойчивость, создавшая эти курсы, конечно, не удовлетворяется ими. Какое бы просветительное влияние ни имели эти публичные лекции, они все-таки не то, что систематические и более серьезные занятия университетского образования. Главным результатом публичных курсов будет только то, что они еще более разовьют в массе женщин потребность высшего образования, и тогда этой потребности нельзя будет уже удовлетворить какими-нибудь робкими полумерами. Правда, что и в настоящее время многие русские женщины получают университетское образование, но для этого они принуждены ехать в Цюрих, в Париж, в Германию, в Америку, в Гельсингфорс, медицинский факультет которого в 1871 г. открыт для женщин. Это женщины более или менее достаточные и в совершенстве владеющие иностранными языками; такой способ образования невозможен для большинства, для того женского пролетариата, для которого вопрос об образовании есть вместе с тем и вопрос о куске хлеба. Труд, затраченный женщиною на свое образование, если она сможет получить его, остается для нее непроизводительным. Было время, что у нас соглашались допустить женщин к медицинской практике и к службе в ведомствах: почтовом, таможенном, телеграфном, рассматривались проекты положений о допущении их в университеты и в медицинскую академию и т. д. Потом всё это замолкло или ограничилось одиночными фактами, и мы можем утешаться только тем, что имеем трех докторов медицины в лице Н. П. Сусловой, В. А. Кашеваровой и М. Боковой, что около 300 женщин, преимущественно жен и родственниц телеграфных чиновников, к вящей пользе их мужей и родственников служат на телеграфах, что женщины по-прежнему могут быть акушерками и учительницами в низших классах женских учебных заведений. Между тем ход обстоятельств, неизбежно следующих за крестьянскою реформою, сильно ограничившею возможность жизни на чужой счет, пробудившееся в женщинах сознание своего унижения в подневольном браке, своей бесполезности в роли праздной барыни, своих страданий и постепенного отупения под гнетом патриархальных принципов, считавшихся прежде единственными основами жизни, — всё это, постепенно усиливая эмиграцию женщин из семейств, плодит женский пролетариат и делает вопрос о женском труде и о необходимом для него предварительном образовании одним из самых тревожных вопросов времени. В большие провинциальные города, особенно же в столицы, ежегодно прибывают целые сотни, даже тысячи женщин, кроме принадлежащих к низшим сословиям. Причины этой эмиграции чрезвычайно разнообразны. «Тут, — говорит г-жа О. Алексеева, — участвует и материальная нужда, и нестерпимый подчас семейный гнет, от которого нет возможности иначе избавиться, как став на свои ноги, и желание “подышать свежим воздухом”, и потребность профессионального образования; все эти причины влияют то порознь, то совокупно. Также разнообразен и состав этой эмиграции; тут вы найдете всевозможные уровни образования — от уменья с грехом пополам читать и писать и до той высшей степени доступного женщинам знания, которая исчерпывается институтками и гимназическими дипломами; все общественные слои от представительниц провинциальной petite bourgeoisie (т. е. мелкой буржуазии. — Ред.) и до богатых женщин, добровольно бросивших приволье домашнего очага». Все они ищут труда, хлопочут о куске хлеба, бьются как рыба об лед, чтобы найти хотя какие-нибудь средства для жизни и образования. Когда в Москве женщины были допущены к занятию учительских мест в гимназиях, то на восемь имевшихся вакансий явилось более 100 женщин, желавших воспользоваться этим правом. В той же Москве в 1870 г. для шести новых городских школ потребовалось 12 учительниц, для которых были открыты педагогические курсы, и их начало посещать до 260 женщин, из коих не менее 200 пожелали занять двенадцать упомянутых вакансий при новых школах! При Казанском университете училось акушерству в 1869 г. 180, а в 1870 г. — 75 женщин. На Женских курсах в Петербурге занимается более 200 женщин. По адресам, поданным министру народного просвещения харьковскими женщинами, просившими о допущении их в университет, подписалось 60 женщин, из которых половина была совершенно готова к приемному университетскому экзамену. Предложение женского труда всюду громадное, а спрос на него самый ничтожный¹²⁷⁵. Сколько страданий, унижения, отчаяния, болезней, сколько преждевременных смертей выпадает вследствие этого на долю молодого женского поколения, которое просит только честного труда да серьезного образования!.. Им не дают ни того, ни другого, и эти несчастные труженицы, говорит г-жа О. Алексеева, «трут ту лямку, от которой для них отказаться так же невозможно, как иному горемыке от сумы да от тюрьмы, и которую они, если бы была возможность, так же охотно бросили бы, как нищий свою суму, как арестант — свой острог... Эти девушки и женщины разнообразят от времени до времени способы, которыми они ради прокормления расстраивают свое здоровье, и ради удовлетворения самой элементарной потребности нравственно развитого человека — ради отрицательной, так сказать, потребности жить не воровством и не развратом — заглушают в себе все законные порывы к более широкой, более осмысленной жизни. Одно каторжное и плохо вознаграждаемое место гувернантки они меняют на другое, хотя знают наперед, что и тут им не лучше будет; иногда они пытаются даже развязаться с гувернантством, возвращаются отдохнуть в свои семьи, но так как жить без дела на плечах семьи, которая на них же смотрит как на своих поилиц и кормилиц, не приходится, то они с лихорадочною суетливостью принимаются отыскивать себе какие ни на есть занятия. Но уроками по 25 коп. за час не просуществуешь, перепиской бумаг — тоже, да и последняя работа не всегда бывает, а других занятий не наклевывается... Я знала целую семью сестер-девушек, принадлежавших к этому разряду тружениц, не имевших определенного рода занятий. Хватаясь за всякое занятие, какое представлялось, лишь бы избежать кабалы гувернантства, сестры не брезгали и перепискою бумаг, большею частью — лекций от студентов. Заказов этого рода перед экзаменами бывало столько, что переписчицы просиживали над ними дни и ночи. От писанья у них делались мозоли на пальцах, спать им приходилось не более трех часов в сутки, а так как физическая природа не может выдерживать подобный режим в течение нескольких недель, не протестуя, то переписчицы употребляли разные хитрости, чтобы помешать назойливой протестантке предъявлять свои права; чтоб не проспать, они ложились не раздеваясь, и притом не в постель, а скорчившись на каком-нибудь коротеньком диванчике и стараясь принять самую неудобную позу, например, свешивая голову вниз. Хитрость достигала своей непосредственной цели — обуздания физической природы, и обуздывала ее так хорошо, что некоторым из сестер пришлось поплатиться на всю жизнь здоровьем». Само собою понятно, что положение простой ремесленницы гораздо хуже положения этих образованных тружениц. Петербургская швея зарабатывает в месяц не более 5 руб., вязанье чулок дает в месяц 1 руб. 50 коп., шитье перчаток — 3 руб., сшиванье мехов — 2 руб. 50 коп., плетенье агроманта¹²⁷⁶ — около 2 руб. и т. д.!.. Наша работница бедствует втрое, вчетверо больше европейской работницы, несчастная судьба которой служит предметом серьезных общественных забот.