Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Пушкин есть явление не только русского и европейского Просвещения, но он одномоментно присутствует и в том, что обозначено нами как русское Возрождение. А это дополнительные и весьма существенные уточнения и смысловые коннотации, какие необходимо учитывать, обращаясь к миру Пушкина.

Европейское Возрождение, восстанавливая в своих правах ушедшее время — золотой век античности, реабилитирует не столько ценности, этому веку присущие, но и само представление о прошлом времени как такой ценности, которую необходимо воспроизвести, повторить. Происходит реанимация не просто ушедшего времени, но само сознание человека эпохи Ренессанса становится в темпоральном смысле бесконечно протяженным (поскольку даже и античности уже не хватало для того актуализированного (модернистского по сути) сознания, — погружение шло дальше — в глубины греко-микенской цивилизации, Мессопотамии, всей мировой истории, как ее возможно было — через эту внезапно открывшуюся возможность «идеально», с точки зрения всего лишь интеллектуальных усилий, — вообразить, расширяя современность и внезапно обнаруженное на значительном протяжении (то есть длящееся назад) исчезнувшее, — время.

Возрождение придает времени и глубину и известную завершенность, так как понятной становятся точки отсчета, н а ч а л а, от которого все идет по возвышающейся линии к совершенствованию человека во всех его проявлениях — от психологических до художественных и нравственно-социальных. Прошлое варварство человека («темное» средневековье) было оправдано обнаружением перспективы «назад». Человек европейской цивилизации вдруг стал богат своею уже состоявшейся историей, и он увидел в этой истории смысл и предназначение — делать человека лучше и полнее во всех его человеческих проявлениях.

Христианские ценности, духовные опоры религиозного сознания по существу вне-историчны, заповеди Евангелия и земная жизнь Христа, будучи четко привязаны к определенному периоду существования древнего мира — иудейской провинции Римской империи, обладают абсолютным качеством поглощения времени.

С прихода Христа в мир и после его гибели времени (а стало быть и истории) как бы и не стало — оно фиксируется всего лишь в духовном смысле как краткий временной отрезок земной жизни человека, который определяет его будущее предстояние перед Богом и определяет его права на вечную жизнь (вечную историю). Причем такого рода подарок в виде состоявшейся вечности дарован всем без исключения, грешникам в том числе, только их мучения будут длиться вечно, с надеждой на их завершение или без оной.

Растворенность конкретной историчности в явлении Христа производит уничтожение времени в смысловом отношении, так как главным становится внутреннее время самого человека, которое может быть кратким по земным меркам, но бесконечным по божественным. Данное противоречие человек западного Возрождения решал совершенно определенно — отпадая от Бога, понижая значение религиозных ценностей в своей жизни и адресуясь в основном к увеличению и богатства и потенций времени земного.

Марксистская теория, нашедшая некую объективную основу в социальной истории — развитии и борьбе производительных сил и производственных отношений, влияющих на формы социальной организации общества, на прогресс и развитие цивилизации, объясняющие войны и революции, обязана была дружить с идеей детерминистского времени. В такой квинтэссенции рационализма, которую мы обнаруживаем в марксизме, демонстрируется тот же самый подход к пониманию времени (и исторического времени в том числе) как ограниченного перетока конкретных событий от прошлого к будущему, на который влияет многочисленный набор материальных факторов человеческого существования. Это исходный фундаментальный признак исторического движения вообще, вне его невозможно никакое развитие для адептов данных взглядов.

Марксизм не мог не быть атеистическим, идея Бога ломала представление о времени и, соответственно, о социальном прогрессе, как только она появлялась в расчетах философов или антропологов. В рамках этого противоречия человечество находится до сих пор — стремясь преодолеть материалистический практицизм своей реальной жизни (с ее конкретной, укороченной временной историей, в том числе и сегодня, — до такой степени, что она начинает выглядеть как «конец времени») и потребность (часто врожденная и непреодолеваемая никакими обстоятельствами практицизма) снятия своего временного жизненного ограничения, расширения времени до его вечной длительности.