Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Достоевский говорил в своей великой речи о Пушкине, что поэт явился, чтобы высказать «новое» слово миру, и один из главных моментов в говорении этого нового слова стала его всечеловечность, умение перевоплощаться в другие национальные типы, усваивать и передавать их опыт, ментальную суть. Вообще, любопытно, как другой русский гений — Достоевский высмотрел именно этот аспект пушкинского мира (и справедливо высмотрел!) во времена расцвета национального эгоизма и становления именно национальных государств (XIX век), что достаточно быстро приведет к неубираемым противоречиям и целой череде войн на европейском континенте и, в итоге, к Первой мировой войне. Но другой важно — это действительно удивительная способность Пушкина перенимать обличье других культур и других национальностей, не теряя при этом своей «русскости».

Достоевский, кстати, увидел широкий диапазон пушкинского художественного «маятника», так как, наряду с точной передачей поэтом черт и особенностей других народов, истинно национальное начало он разглядел в характере Татьяны Лариной. И здесь автор «Братьев Карамазовых» оказался прав: если убрать всякого рода сословные перегородки между женскими типами в конкретной русской истории, становится очевидно, что главным носителем национальной идентичности и сохранения национального духа выступает именно русская женщина. Исключительно ее усилиями сохранилось в русском народе религиозное чувство, благодаря ее неописуемому самопожертвованию в дни национальных катастроф и исторических решающих испытаний была поддержана ею жизнь всего народа. И не только русские классики — от Пушкина (Татьяна, няня, Маша Миронова), Некрасова (целый набор героинь от народных до жен декабристов), Толстого (Наташа, Анна), Достоевского (Аглая, Настасья Филипповна), но в советское время у Шолохова (Аксинья), Распутина (старуха Дарья и Настена) показана та же самая линию развития русского народа — через женщину, через ее усилия все сохранить и сберечь. Это полностью отвечает метафической сути России, которая в самом названии хранит в себе женский род, женское начало.

* * *

Исходя из вышеизложенных предпосылок и историко-культурных обстоятельств развития России, становится понятно, почему одна из ключевых идеологических полемик начала XIX века проходит между Пушкиным и Чаадаевым [8]. Рассмотрим основные позиции сторон, разберемся с тем, отчего диалог между ними так важен для понимания и Пушкина, и в целом для путей развития России. К этой полемике, к уникальной позиции Чаадаева и развернутых аргументов «против» Пушкина было приковано внимание многих русских мыслителей. Можно заметить, что значение ответов поэта или, по крайней мере, логики и хода рассуждений в связи с главной проблемы этой дискуссии: является ли Россия частью Европы и наскольно она «отстала» от своей сестры? — не потеряли в своей актуальности почти ничего и на сегодняшний день Пушкин познакомился с Чаадаевым летом 1816 года в Царском Селе в доме Карамзиных. Между ними возникли дружеские отношения, несмотря на разницу в возрасте (Чаадаев родился в 1794 году). Отношения продолжались вплоть до высылки Пушкина на юг в 1820 году. Философ также, вместе с другими друзьями поэта, хлопотал о смягчении участи Пушкина, что привело, как отмечают исследователи, к «мягкому» варианту ссылки — на «юг».

Пушкин посвятил Чаадаеву целый ряд своих произведений особой смысловой наполненности: «Любви, надежды, тихой славы…» (1818), «К портрету Чаадаева» (1820), «В стране, где я забыл тревоги прежних лет» (1821), «К чему холодные сомненья» (1824). Какие-то черты характера и манеры щеголя Чаадаева стали частью облика Евгения Онегина.

После ссылки и возвращения Пушкина в «столицы» встреча между ними произошла 10 сентября 1826 года в Москве на квартире у С. Соболевского, где поэт впервые представил публике свое новое творение — трагедию «Борис Годунов». Этот факт имеет существенное значения для понимания развития как Пушкина, так и Чаадаева, приведший, смеем заметить, к появлению несколькими годами позже его знаменитых «Философических писем». С частью рукописей «писем» Пушкин знакомился напрямую, получая их от Чаадаева. Об этом есть свидетельства в их сохранившейся переписке, и первоначальный обмен мнениями между Пушкиным и Чаадаевым начался еще до официальной публикации первого «философического» письма.

К сожалению, — по свидетельству П. Бартенева, известного пушкиниста — Чаадаев подтвердил ряду своих конфидентов, что у него было немало писем Пушкина, «но он сжег их с другими своими бумагами в то время, когда вследствие одного душевного переворота решился совершенно переменить свой образ жизни, <…> уничтожить все воспоминания прошедшего» [Цит. по: 6, 448]. Так что не весь объем мнений о судьбах России, о месте ее в Европе, использованный в полемике двух выдающихся людей русской культуры, дошел до нас.