Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Но жизнь «внутренней» культуры реального бытия людей приводила неизбежно к появлению устойчивых — не формул, нет, — но чувство-предмыслей, где места логике оставалось совсем чуть-чуть, а большую часть этого сгустка бытийности составляла укорененности в практике ежедневного и тяжелого проживания, сопряженного с надеждой, что в вечной жизни все это окупится, восполнится.

Для Чаадаева подобный подход был невозможен, в том числе и потому, что он не «русский писатель», он даже не был русским мыслителем, как, к примеру, им был в то же время И. В. Киреевский. Такого рода примеры повторялись и далее в русской культуре — практически такую же эволюцию в своем развитии проделал Вл. Соловьев, еще один «непонятый» русский гений.

Пушкин же обладал несвойственным для своего оппонента (Чаадаева) качеством гения — проникнуть, прозреть самые глубины национального духа, которые приходили ему в первую очередь через словоформы самого русского языка, через все многообразие и богатство представлений о жизни, данных в этом языке [7]. Никто из предшественников Пушкина не увидел и не осознал исключительное богатство русской языковой картины мира, которая ничуть не уступала лучшим мировым образцам, а в чем-то их и превосходила.

И второй момент, — и здесь Пушкин был первооткрывателем. На его гениальный поэтический дар наложилось его глобальное представление о русской истории, проявившееся не только в глубоком знании «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, не только «Истории русского народа» Н. Полевого, но в собственноручном изучении русских летописей, исторических хроник (и здесь мы должны быть благодарны Николаю Павловичу, допустившему поэта в архивы, открывшего тем самым для него многие тайны русской старины), но в создании собственных концепций русской исторической жизни в художественных произведениях от «Бориса Годунова» до «Медного всадника» и «Капитанской дочки». Все это привело Пушкина к фундаментальному пониманию истории, которое не было до конца понято никем из его современников. Тут даже и сравнивать не стоит Пушкина и Чаадаева.

Соединение этих двух сущностей у Пушкина, преломленные через гений его человеческой индивидуальности, и дает тот неповторимый и непревзойденный никем ни до него ни после в русской культуре эффект «мгновенного» (как говорил С. С. Аверинцев применительно как раз к поэту) и максимально полного проникновения в самую суть как русской истории, так русского человека.

Интеллектуальность Пушкина носит живой, органический характер, его ум, его дух объемлят предыдущую национальную жизнь как некое полное, целостное соединение и этапов становления государственности, и развития художественных жанров и форм, и религиозных аспектов жизни общества, и учитывает ключевые, переломные периоды в развитии России — татаро-монголы, смутное время, крестьянские восстания, явление Петра и «возвращение» в Европу, нашествие французов и победа в Отечественной войне 1812 года. Он находит для этих периодов развития страны гениальную эстетическую форму, раз и навсегда запечатлевая для нас, его потомков, главные, узловые моменты становления отечества.

Не «апофатика» является духовным содержанием интеллекта Пушкина, напротив, его подвижный, «быстрый» ум легко усваивает все особенности и специфику национального своеобразия, причем практически во всех аспектах проявления этого своеобразия — от особенностей религиозного сознания до обнаружения исторических закономерностей самого крупного масштаба.

Его «солнце» освещает все это одновременно, проникает в самые потаенные уголки русской жизни. Взгляд же Чаадаева — иногда на грани гениального прозрения — все же ограничен некими логическими схемами и априорным представлением о том, что Россия и русский человек безнадежно отстали от Европы и европейского пути развития. Пушкин с этим не может согласиться. Вся его полемика с Чаадаевым есть подтверждение этому. Чудом, правда, является то, что Пушкин, и в этом отношении, приступая к продуманной защите русской истории и русской индивидуальности, хотя бы и в лице Петра и Екатерины, начинается как бы из ничего, чтобы мы ни отыскивали в прежней истории русской культуры. На Пушкина больше повлияло именно что народное чувство единства русского духа, как бы это архаически ни звучало в наш постмодернистский век.