Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Чаадаев писал свои знаменитые «Письма» на французском языке, и уже одно это не дает ему возможности стать такой частью русской культуры, какой стали Пушкин или Лермонтов. Отказ от родного языка в русской традиции это отказ не только от значительной части своей идентичности, но и от чего-то более важного. Мы пишем в другой части этой главы об особенностях русского языка как самом существенном элементе мировоззрения русского человека. Это тот самый пример, когда язык есть гораздо больше, чем просто средство коммуникации или материал для создания разного рода текстов. Сложная история формирования и развития русского языка, тесно сопряженная со становлением религиозного сознания, с отрицанием в самом языке явно выраженной субъектности, с усиленным присутствием в нем аспектов эмоционально-чувственного отношения к действительности, с многообразием форм лексического описания бытия, с гносеологической сложностью грамматических конструкций, которые, на первый взгляд, кажутся примитивизированными (большое количество безличных, бессубъектных типов высказывания) и др., — позволяют создавать совершенно особую картину мира.

Это картина мира, в которой для русского человека при посредстве языка, которым она описывается, проявляются такие детали и черты действительности, какие незаметны или кажутся несущественными в рамках другой языковой картины мира. Если позволительно привести естественно-научную параллель, русский язык — это язык, в котором наличествует определенная миросозерцательная «инфракрасная» способность видения мира. Это язык, в котором отношение к действительности является более важным, чем его номинативная функция прямого называния предметов. С точки зрения принципиальных онтологических свойств сознания русского человека это и понятно — божий мир создан не им, нет нужды его переименовывать, его необходимо как можно более точно разглядеть и выразить свое отношение к нему (даже простым и незаметным прохождением по жизни). Для этого и существует русский язык, поэтому он так устроен, а не для создания все новых и новых назывательных номинативов.

Он по-своему неповоротлив этот язык и по сути не отметился какими-либо всемирными новациями в этом отношении (за исключением спутника, Гагарина, перестройки и немного еще). Ему совершенно не свойственно внутреннее прометейство романо-германских языков, прямо приспособленных для переименования и называния вновь появляющихся сущностей жизни. Русский язык легко переиначивает и усваивает иноземные заимствования, калькируя эти наименования (селфи, айфон, мейл и сотни подобных названий), но это практически не затрагивает его сути, смыслов, выражающихся при посредстве основных архетипических слов его золотого запаса.

* * *

Одним из самых существенных различий в западном и восточной христианстве является отношение к основным религиозным праздникам. Если для западного христианского сознания таким является Рождество Христово, то для восточного христианства, особенно в его русском православном варианте — это Пасха. Западное сознание сосредоточено на самом феномене появления высшего существа, которое устанавливает правила поведения и регулирует внутреннюю жизнь человека, в то время как в восточной традиции идея Воскрешения умершего Бога и дарование через него всем живущим на земле людям возможность бессмертия и вечной жизни является, без всякого сомнения, более важной и основополагающей. К Пасхе в православном религиозном сознании стянуты основные смыслы и эмоции в е р ы человека этой традиции.

Если вспомнить, что в переводе с древнееврейского Песах или Пасха есть собственно обозначение п е р е х о д а, или празднование осовобождения еврейского народа от египетского пленения, то в рамках современного религиозного сознания восточной линии христианства — это есть ожидание перехода от земной жизни, от суетности обыденного мира к жизни вечной и благой. Это не просто филологические ухищрения, как может показаться на первый взгляд, — человек православного образа мысли укоренен в этом своем состоянии ожидания впереди чего-то более существенного и правильного, чем его текущая земная жизнь. Именно поэтому в русской традиции она (жизнь) кажется столь ограниченной и несущественной, что можно смириться со всякого рода неудобствами, дабы в итоге, даже согрешив перед Господом, но покаявшись и осознав свою греховность, наконец вступить в жизнь истинную.