Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

«Расплеваться» с некими фундаментальными основаниями восприятия и передачи действительности человеческим сознанием никак не получается, по крайней мере, по двум причинам: во-первых, пока это не осуществимо ни практически, ни теоретически, а во-вторых, это и есть известного рода проявленная самоидентификация человека в живой жизни. Всякое иное отношение — это смерть и небытие, однако, судя по некоторым веяниям в современной эстетике, это может выглядеть и как некий идеал, к которому необходимо стремиться.

Впрочем, Достоевский это уже описал в виде беседы мертвецов на кладбище. Не хочется верить, что человечество устремлено по нарастающей к своему саморазрушению, что Фрейд и здесь оказался бы прав.

Явления модернизма и литературного авангарда разрушили привычные способы пространственно-временной организации текста. На место жизнеподобным, реалистическим способам воссоздания действительности, приходит свобода в обращении с данными качественными характеристиками литературного текста, усиливается (подчас повторяя ранние стадии развития литературы) моменты символического, условного воспроизведения времени и пространства.

В своих классических проявлениях, а мы не можем не отнести Пушкина именно к этому разряду, время в литературе характеризуется содержательным образом. Линейность и последовательная детерминированность событий для Пушкина очевидны, в этом он человек эпохи Просвещения. Сошлемся здесь на точное замечание М. М. Бахтина: «Видение и изображение исторического времени подготавливаются в эпоху Просвещения (в этом вопросе к эпоху Просвещения были особенно несправедливы)… Пресловутая неисторичность эпохи Просвещения должна быть вообще в корне пересмотрена… При таком подходе XVIII век раскрывается как эпоха могучего пробуждения чувства времени, прежде всего чувства времени в природе и человеческой жизни… Одновременно с этим тема возрастов человека, переходя в тему поколений, начинает утрачивать свой циклический характер и начинает подготовлять исторические перспективы. И этот процесс подготовки к раскрытию исторического времени в литературном творчестве проходил быстрее, полнее и глубже, чем в отвлеченно-философских и собственно исторических идеологических воззрениях просветителей» [3, 205–206].

Пушкин воссоздает разного рода времена в своем творчестве: «семейное, идиллическое» время, «военное», «мистерийное», «сакральное», время «золотого века», «утопическое» и т. д. Одновременно данные ценностные характеристики воспроизведенного времени накладываются (художественно совмещаются) с пространством, в котором оно «становится», «начинает быть», с «топосами».

Аксиология «топосов» также имеет достаточно устойчивые характеристики у поэта — «дом», очаг, родная сторона, «большая» родина в устойчивых пространственных характеристиках — «море», «усадьба», «дорога», «тропа», многообразные природные знаки «родной стороны». Разумеется это всего лишь краткое перечисление «топосов», в которое не попадает весь Петербург, не попадает Москва, не указано все богатство пространственных характеристик «Евгения Онегина», «Медного всадника», «Капитанской дочки», пространство «Полтавы», «Графа Нулина», интимное пространство самого поэта — Михайловское, Тригорское, Болдино, наконец, его кабинет, «семейный очаг» и т. д. и т. п. Невозможно перечислить в с ё топологическое разнообразие пушкинского мира, стоит просто заметить, что оно адекватно охваченному поэтом своему жизненному пространству и — главное — в его эстетике получившему окончательное художественное оформление в виде «русской картины мира». Каждая из национальных литератур вырабатывает свой набор устойчивых хронотопов, пространственно-временных образов своей культуры, но ни одна из них, как русская, не обязана так много о д н о м у писателя, имя которого Пушкин.

Мимоходом хочется произвести одно замечание: автор книги использует в данной главе теоретические наблюдения и выводы, сделанные во время работы над темой «Хронотоп „Тихого Дона“. Размышляя над хронотопом Пушкина, становится понятным, что в определенном отношении существует универсальный хронотоп национальной литературы, в рамки которого помещаются не только Пушкин с Шолоховым, но и такие, казалось бы, далеко разведенные по разным частям отечественной словесности, фигуры, как Достоевский и Лесков, Гоголь и Блок, Герцен и Леонов (примеры можно множить и множить). В этом хронотопе едины не столько внешние, формальные стороны миметического воспроизведения действительности (как раз они крайне отличны у вышеуказанных писателей), сколько явно просматривается единство смыслового пространства и духовного содержания времени, передаваемых ими в своих произведениях.