Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Организация и передача физических характеристик реальности в форме и виде пространства и времени в русской традиции тесно увязаны со смыслом и идеями того, во имя чего эти объективные свойства бытия воссозданы. А если помнить о том, что время и пространство сопряжены и с такими характеристиками хронотопа, как передача субъективных и объективных аспектов действительности, то это хронотопное единство русской литературы становится еще более понятным и объяснимым.

* * *

Пространство и время у Пушкина обладают своей уникальной неповторимостью. Пушкин преодолевает проклятие русской истории — размыкает ее пространство и дает его через время, дает ему смысл [4]. Время-пространство у писателя соединены в сложной картине. С одной стороны, он нам дает время практически мифологическое — воссоздает бытие как таковое (сказки, романтические поэмы, вроде „Руслана и Людмилы“, „Кавказского пленника“), с другой, делает упор на состоявшемся историческом времени („Капитанская дочка“, История Петра», «История пугачевского бунта», «Борис Годунов», почти все «Маленькие трагедии»); Пушкин фиксирует прошедшее время, выбирая для этого те или иные жанры и стилистические формы, но происходит удивительное — он фиксирует ушедшее время как состоявшееся, б ы в ш е е.

По сути это признак эпопейности, который мы впоследствии обнаружим у Толстого в своей абсолютной национальной проявленнности. У великого нашего эпика всякого рода история всегда получает свое завершение — от «Детства», «Отрочества», «Юности», «Севастопольских рассказов» до «Войны и мира», «Анны Карениной», «Хаджи-Мурата» и так далее; все получает свое завершение, окончание, финал. То есть в идеале (художественном, понятно) — хронотоп Толстого завершается исчерпанностью рассказа.

Точно также точкой, завершением истории со всех точек зрения заканчивается «Илиада», «Одиссея»; весь древний эпос обращается со временем как с материалом, из которого можно выстроить конечную и закрытую от внешних воздействий модель. Для эпического писателя время его истории закончилось, будущего времени нет, и необходимо подробно и внятно описать то, что произошло.

Этот период темпоральной саморефлексии всегда необходим для фиксации народом уже освоенных ценностей, определившихся представлений о бытии, — это подтверждение национальной культурой своей власти над прошлым. Совсем не то у Пушкина. Даже не беря во внимание всю его лирику, которая, кстати, почти вся отталкивается от какого-то момента, бывшего в прошлом («Я помню чудное мгновенье…», «Я вас любил…» и т. п.), в целом его хронотоп — это работа по освоению постоянно текущего, изменяющегося времени, представленного именно сейчас, в данный момент. Время воспринимается в движении, и все финалы у Пушкина открыты, они все имеют перспективу развития. Во многом поэтому так остро современно он воспринимается читательским сознанием во всякую историческую эпоху.

Будучи во многом учеником европейского Просвещения, Пушкин осознанно, но и культурно-интуитивно, через «дух времени», осваивает характерное для этой эпохи открытия прошедшего времени не как некоего однородного единства, но как времени «слоистого», разделенного на этапы, периоды; причем эти разные «слои» времени могут не быть однаковы важны по своему влиянию на развитие общества, на дальнейшие времена, на будущее культуры.

В отличие от периода Возрождения, которое осознавало, к примеру, время античности как некий утраченный сегмент прошедшей жизни (культуры), в котором временные аспекты являлись частью, элементами всей конструкции, то эпоха Просвещения формирует представление об историческом времени, отмечая в нем точки чрезвычайной значимости и содержания, к которым необходимо постоянно апеллировать, поскольку в ответе на эти вопросы кроется разгадка процессов н а с т о я щ е г о времени.

А. В. Михайлов, на которого мы ссылались чуть выше, часто сопоставлял явление Пушкина в русской культуре с явлением Гете в немецкой, справедливо отмечая «исключительность» того и другого как для своих национальных литератур, так и для европейской культуры. Эти его идеи разделяли С. Г. Бочаров и С. С. Аверинцев, они связаны также с основными концепциями М. М. Бахтина о хронотопе и этапах его становления в европейской культуре. В этой связи обратимся к характеристике понимания исторического времени у Гете, какую мы обнаруживаем у М. Бахтина.

Он писал: «…Очень важная черта гетевского видения исторического времени — само прошлое должно быть творческим, должно быть действенным в настоящем (хотя бы и в отрицательном, в нежелательном для него направлении). Такое творчески-действенное прошлое, определяющее настоящее, вместе с этим настоящим дает известное направление и будущему, в известной степени предрешает будущее. Этим достигается полнота времени, притом наглядная, видимая полнота» [3, 214].