Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Существенное место в «Записке» уделено крестьянскому вопросу, прежде всего активно дебатируемому законопроекту о непродаже крестьян без земли. Причем если автор законопроекта А. Р. Воронцов мотивирует необходимость принятия закона, явно используя аргументы Радищева («сим средством, кажется, упредится постыдный промысел рекрутской продажи, более неудобный и более содрогающий человечество, нежели самая продажа людей без земли»)[558], то Карамзин в «Записке» полемизирует с автором «Путешествия…», настаивая на праве дворян продавать своих крестьян в рекруты, утверждая, что без этого

небогатые владельцы лишились средства сбывать худых крестьян или дворовых людей с пользою для себя и для общества; ленивый, невоздержный исправился бы в строгой школе воинской ‹…› Законодатель должен смотреть на вещи с разных сторон, а не с одной, иначе, пресекая зло, может сделать еще более зла[559].

Пушкин, разбирая главу «Городня» радищевского «Путешествия…», в своих полемических очерках также уделяет специальное внимание вопросу о рекрутах:

Радищев сильно нападает на продажу рекрут и другие злоупотребления. Продажа рекрут была в то время уже запрещена, но производилась еще под рукою ‹…› запрещение сие имело свою невыгодную сторону: богатый крестьянин лишался возможности избавиться рекрутства, а судьба бедняков, коими торговал безжалостный помещик, вряд ли чрез то улучшилась (XI, 261).

Первая редакция главы «Городня» пушкинского ‹«Путешествия из Москвы в Петербург»› писалась, по-видимому, в конце 1833-го или в начале 1834 года, как раз в то время, когда поэт тщетно пытался опубликовать «Записку о древней и новой России» Карамзина[560]. В это время призыв историка «смотреть на вещи с разных сторон» как нельзя более отвечал стремлению Пушкина к исторической объективности.

В тридцатые годы, как никогда ранее, решение крестьянского вопроса тесно связывалось с вопросом о дворянской независимости. Поэт с неодобрением следил за деятельностью разнообразных «тайных» правительственных комитетов, создаваемых в это время[561]. С его точки зрения (исторические корни такой позиции мы попытались проследить), в отношениях между крестьянством и дворянством не должно быть никаких промежуточных звеньев.

Антидворянское решение крестьянского вопроса поэт связывал с именем Радищева, а свои представления о дворянской независимости — с идейной позицией Карамзина.

В политическом сознании Пушкина эти два имени находились в постоянном противопоставлении, увлечение одним всегда означало отрицание другого.

Конец 1810-х — начало 1820-х годов — момент наибольшего увлечения Пушкина политическими идеями Радищева и одновременно период очень сложных и противоречивых взаимоотношений с Карамзиным. С середины 1820-х годов Пушкин стал испытывать все углубляющийся интерес к Карамзину, и вместе с тем осложняется его отношение к Радищеву. При этом если книга Радищева в целом не принимается Пушкиным, то личность «первого революционера», его рыцарский фанатизм и безусловное бескорыстие продолжают восхищать поэта:

…не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным, политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию (XII, 32–33).

О счастье в личной жизни

(Карамзинский подтекст в стихотворении «Из Пиндемонти», 1836)

В обширной исследовательской литературе о стихотворении «Из Пиндемонти» нигде не указывалось на карамзинский подтекст этого пушкинского стихотворения[562].

Между тем к Карамзину отсылает одно из ключевых его двустиший, которое первоначально, в черновом автографе, звучало так:

Зависеть от царя, зависеть от народа
Равно мне тягостно: бог с ними — я желал…

(III, 1031)