Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Потрясения начала 1830-х годов — холерные бунты, восстания военных поселений в Севастополе и в Чугуеве — также определили необходимость переосмыслить роль Петра. Они указали правительству на отсутствие консенсуса между сословиями. И поскольку именно Петр считался ответственным за межсословный раскол, действия власти, направленные на преодоление этого раскола, Пушкин назвал «контрреволюцией революции Петра». «Государь уезжая оставил в Москве проект новой организации, контр-революции революции Петра. Вот тебе случай писать политический памфлет, и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы», — писал Пушкин П. А. Вяземскому 16 марта 1830 года (XIV, 69). Важной составляющей этой «контрреволюции» власть считала утверждение национальной идеологии. Подобную цель — создание внесословной идеологии — ставила перед собой и предыдущая администрация императора Александра, но путь к этой цели александровское правительство видело в утверждении в России межконфессиональных ценностей, в идеологии «евангельского государства»[658].

Для императора Александра, рассматривавшего Россию как часть Священного Союза, утверждение протестантских по сути ценностей имело целью усиление включенности страны в общеевропейский контекст. Практика эта не имела успеха, поскольку только что отгремевшая Отечественная война рассматривалась здесь как противостояние с Европой, а идеологией, объединившей нацию, считалось православие[659]. Именно поэтому критика правительства с патриотических позиций стала важнейшим пунктом программы декабристов. Их идеологическим конкурентом на этом поле выступал Н. М. Карамзин[660]. Отрицательное отношение к личности Петра и к его историческому наследию было необязательной, но характерной чертой патриотической риторики декабристов[661]. Оппозиционный характер их мировоззрения, насколько вообще можно говорить о его относительной целостности, ни в чем не проявлялся так явно, как в утверждении национальной идеи. После декабря 1825 года, парадоксальным образом, задача утверждения единства нации стала одной из самых актуальных задач внутренней политики администрации Николая. Новый император нравился Пушкину в том числе и по этой причине. Отсюда осторожный оптимизм «Стансов». Однако позиция Николая была сложной. Он колебался между политикой тотального запрета, видя в охранительных мерах защиту от революции, которая, как ему казалось, была на пороге России, и принятием программы государственных реформ. К последним его склоняли Блудов и Уваров, видевшие себя идейными наследниками Карамзина[662].

В обстановке стресса, который император переживал после Декабрьского восстания, верх в этой идейной борьбе взяли охранительные меры, и в 1826 году появился «чугунный» цензурный устав, который запрещал не только свободомыслие, но и любое проявление мысли. Инициатором его принятия выступил А. С. Шишков, старый идейный противник Карамзина[663]. Самого Карамзина, который, впрочем, не был против умеренной цензуры, к этому времени уже не было в живых. Он умер, как рассказывает биографическая легенда, от потрясения, пережитого в день восстания. Смерть его наступила 3 июня 1826 года, и до этого историк несколько месяцев не покидал своего дома. Его реальное влияние на молодого императора было ограничено несколькими неделями сразу после восстания, когда он, превозмогая болезнь, ходил во дворец почти ежедневно[664].

Императору Николаю Цензурный устав не нравился. По этому поводу Вяземский писал Жуковскому и А. И. Тургеневу 29 сентября 1826 года:

Что за новый устав цензурный! ‹…› В уставе сказано, что история не должна заключать в себе умствований историка, а быть голым рассказом событий. Рассказывают, что государь, читая устав в рукописи, сделал под этою статьею вопрос: «в силу этого должно ли было бы пропустить историю Карамзина? Отвечайте просто да или нет». Они отвечали: нет! Государь приписал тут: вздор! но, между прочим, вздор этот остался и быть по сему[665].

Слух о том, что на прямой вопрос императора, пропустила бы цензура «Историю» Карамзина, Шишков ответил, что не пропустила бы, подтверждается запиской Шишкова императору, где автор устава писал: