Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Характерно, что первыми предположение о том, что создание «Медного всадника» отражает какой-то важный перелом в мировоззрении Пушкина, имевший место непосредственно перед написанием поэмы, выдвинули те исследователи, которые определили независимость замысла «Медного всадника» от замысла «Езерского», — Браиловский, Измайлов и Соловьева. При этом Соловьева ограничилась самой постановкой проблемы и никакого решения не предложила[649]. Измайлов же, развивая гипотезу Браиловского, повторил предположение последнего о том, что толчком к написанию «Медного всадника» стало знакомство Пушкина с поэмой Адама Мицкевича «Отрывок»[650]. Основанием для такого вывода послужило то обстоятельство, что Пушкин получил собрание сочинений Мицкевича с этим произведением в подарок от Соболевского 23 июля 1833 года, то есть непосредственно перед написанием «Медного всадника». Известно также, что страницы «Отрывка» — единственные разрезанные в четвертом томе собрания сочинений Мицкевича. Две стихотворные главы, «К русским друзьям» и «Олешкович», Пушкин переписал в рабочую тетрадь с черновиками «Езерского»[651]. Из всего этого, как минимум, следует, что Пушкин их читал. Труднее сказать, когда именно. Измайлов, повторяя гипотезу М. А. Цявловского, полагал, что Пушкин взял томик Мицкевича с собой в путешествие и прочитал в дороге между Москвой и Болдином[652]. Предположение Цявловского — Измайлова звучит убедительно, во-первых, потому, что текст «Медного всадника» включает в себя прямую отсылку к стихотворной главе поэмы Мицкевича; в «Примечаниях» к поэме Пушкин уважительно оспаривает своего польского коллегу, посвятившего петербургскому наводнению стихотворную главку «Отрывка»:

Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений — Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было — Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта (V, 150).

Наиболее же существенным фактом, указывающим на глубокое знакомство Пушкина с направленным против него посланием Мицкевича «К русским друзьям», указывает датированный началом октября 1833 года (а не 1834 годом, как ранее считалось) черновик ответа Мицкевичу, стихотворения «Он между нами жил»[653].

Именно для Мицкевича было характерно осмысление петербургского наводнения в библейском ключе, как Потопа, а Петра — как тирана, построившего «себе столицу, а не город людям». Внимательное чтение обоих произведений указывает на то, что Пушкин взял у Мицкевича очень многое, и это многое, в отличие от прямой отсылки к Мицкевичу в «Примечаниях», не имело характера полемики[654]. Впрочем, возможно, что манифестация полемики с Мицкевичем была нужна Пушкину потому, что именно в его, Пушкина, уста Мицкевич вкладывает гневную филиппику, обличающую Петра, причем устами «певца Севера», утверждающего, «что с Запада весна придет в Россию», Петр объявлялся воплощением русского рабства. Пушкину, недавно обнародовавшему «Бородинскую годовщину» и занимавшему позицию антизападную, с этим было согласиться невозможно.

Вместе с тем, при всей важности поэмы Мицкевича для Пушкина и при всей остроте политической необходимости дать полемический ответ польскому поэту, «Медный всадник» — слишком значительное произведение Пушкина, чтобы считать, что знакомство с «Отрывком» было единственным или даже главным источником замысла «петербургской повести». Поэма Мицкевича потому хорошо вписалась в размышления поэта о личности Петра, что апологетический дискурс в изображении основателя Петербурга явно изжил себя. Свидетельством тому стало читательское восприятие «Полтавы», первого крупного произведения Пушкина, которое не вызвало читательского восторга. Одним из возможных объяснений неуспеха можно считать официозное, в духе «петриад», описание Петра[655]; как заметил Фаддей Булгарин, рецензируя «Полтаву»: «Характера Петра Великого нет в поэме, но есть прекрасный портрет его»[656].

Переосмысление образа Петра и его исторического наследия, характерное для «Медного всадника», было велением времени и определялось глобальным характером исторических перемен, пришедшихся на начало 1830-х годов. В первую очередь, это европейские революции 1830 года, из которых Польское восстание было самым важным для Пушкина. Имели значение и само восстание, и реакция Европы на него. В этом контексте роль Петра как царя, «прорубившего окно в Европу», стала терять свою однозначную положительность, потому что сам Запад перестал восприниматься как нечто однозначно положительное[657].