Пушкин – Тайная любовь

Не забудем также, что первая глава «Евгения Онегина» была опубликована еще и с ПРЕДИСЛОВИЕМ, в котором в числе прочего упоминалось о «некоторых строфах, писанных в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие». (VI, 527) Это – уже прямое пушкинское указание на цикл собственных юношеских «унылых» элегий, подавляющее большинство которых, как не без оснований принято считать, было обращено к Екатерине Бакуниной.

Их автор, кстати, продолжает пополнять этот свой цикл и в южной ссылке. Пример тому – элегия «Умолкну скоро я…». Она вытекла из-под его пера в первый же день очередного творческого сезона – 23 августа 1821 года:

Умолкну скоро я!… Но если в день печали
Задумчивой игрой мне струны отвечали;
Но если юноши, внимая молча мне,
Дивились долгомулюбви моей мученью;
Но если ты сама, предавшись умиленью,
Печальные стихи твердила в тишине
И сердца моего язык любила страстный…
Но если я любим… позволь, о милый друг,
Позволь одушевить прощальный лиры звук
Заветным именем любовницы прекрасной!…
Когда меня навек обымет смертный сон,
Над урною моей промолви с умиленьем:
Он мною был любим, он мне был одолжен
И песен и любви последним вдохновеньем. (II, 208)

Стихотворение это публиковалось в сборниках 1826 и 1829 годов. При нем отсутствовала, естественно, прямая «личность» – имя пушкинской «любовницы прекрасной». О нем поэт оставил нам возможность судить лишь по собственному вылившемуся в рифмы и размер настроению. Своим «днем печали» он считает, по всей видимости, не само 23 августа, в которое начинаются его осенние творческие сезоны, а 25 мая, связанное с двумя значительными для него потерями. В 1819 году в этот день Жанета Теппер, обманув сватавшегося к Жозефине Пушкина, увезла свою названую дочь в закончившееся для нее трагедией европейское путешествие.

Творчески одаренный человек, певица, Жозефина живо интересовалась поэзией. Любила слушать пушкинские стихи и сама охотно читала ему по памяти своего любимого печального писавшего на ее родном португальском языке Гонзагу. Однако и при всей ее симпатии к Пушкину любовницей в полном смысле слова она ему все-таки не была, как сам он подчеркивает это в черновиках своих рукописей едва ли не на каждой странице – по любому поводу (авось где-то сохранится, чтобы попасться на глаза хотя бы потомкам!). Да Жозефины на этом свете уже и нет: не суждено ей «с умиленьем» вздохнуть над погребальной урной своего поэта.

Значит, на подступах к «двойному» образу романной Татьяны появилась у лирической героини уже этой элегии вторая половинка. Ведь своим «днем печали» автор вполне может считать и 25 мая 1817 года – момент и первого свидания и одновременно прощания, как получилось, навсегда с давно и по-настоящему любимой им девушкой Екатериной Бакуниной. Ее хоть и с натяжкой, но все же имел он право назвать своей «любовницей прекрасной». К тому же эта элегия естественным образом вписывается в цикл более ранних «бакунинских». Восходящие к певцу платонических отношений Петрарке дорогие Пушкину его собственные «мучения любви» на фоне близкой смерти присутствовали, к примеру, уже в его элегии 1816 года «Желание»:

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.
О жизни час! лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дороголюбви моей мученье

—Пускай умру, но пусть умру любя! (I, 218)

«Призрак», «привиденье» в 1816 году для Пушкина еще – просто слова, обычный антураж лирической поэзии, не связанный с гибелью Жозефины. Практически те же самые состояние души и лексика содержатся в другой его «бакунинской» элегии того же периода, «Я видел смерть: она в молчаньи села…»: