Пушкин – Тайная любовь

Книгопродавец

.Люблю ваш гнев. Таков поэт!
Причины ваших огорчений
Мне знать нельзя; но исключений
Для милых дам ужели нет?
Ужели ни одна не стоит
Ни вдохновенья, ни страстей,
И ваших песен не присвоит
Всесильной красоте своей?
Молчите вы?

Поэт

.Зачем поэту
Тревожить сердца тяжкой сон?
Бесплодно память мучит он.
И что ж? какое дело свету?
Я всем чужой!….. душа моя
Хранит ли образ незабвенный?
Любви блаженство знал ли я?
Тоскою ль долгой изнуренный,
Таил я слезы в тишине?
Где та была, которой очи,
Как небо, улыбались мне?
Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?…

И что ж? Докучный стон любви,

Слова покажутся мои
Безумца диким лепетаньем.
Там сердце их поймет одно,
И то с печальным содроганьем:
Судьбою так уж решено.
Ах, мысль о той души завялой
Могла бы юность оживить
И сны поэзии бывалой
Толпою снова возмутить!...
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои;
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви!
Увы, напрасные желанья!
Она отвергла заклинанья,
Мольбы, тоску души моей:
Земных восторгов излиянья,
Как божеству, не нужно ей!… (II, 328)

Опасаясь скомпрометировать прототип этого своего стихотворения, Пушкин, по его словам, перед печатью собирался выкинуть из текста стих «Вся жизнь, одна ли, две ли ночи», но потом все же его оставил («Надо выкинуть, да жаль, хорош…»). (XIII, 126–127) А чем именно хорош? Разве что его собственным ярким воспоминанием. И, конечно же, возможностью напомнить о единственной их общей царскосельской ночи своей девушке Екатерине Бакуниной.

В том же самом письме к брату из Михайловского от 4 декабря 1824 года поэт высказывает странную на первый взгляд просьбу: «…Нельзя ли еще под «Разговором» поставить число 1823 год?» Это – его попытка исключить из ряда пассий, вокруг которых, как он понимает, будут роиться читательские догадки, на тот момент хотя бы последнюю – Елизавету Ксаверьевну Воронцову. К чему компрометировать супругу своего недавнего начальника перед мужем и светом? Стихи ведь – не о ней.

Познакомился Пушкин со своей Элизой только в Одессе, и, стало быть, она ни в коей мере не способна в его творчестве «юность оживить» – это исключительный удел Екатерины. «Тоску души» поэта Воронцова также не отвергала. Напротив, на пару с женой его давнего друга Вяземского Верой Александровной поддерживала Пушкина морально в начавшихся на него гонениях как только могла. Так что на роль неумолимого божества тоже не годится.

Эта «божественность» – явная привязка все к той же бакунинской «унылой» элегии 1816 года «Я видел смерть…»:

А ты, которая была мне в мире богом

,Предметом тайных слез и горестей залогом,
Прости!.. минуло все… Уж гаснет пламень мой… (I, 217)

Но зачем, для чего Пушкину надо было связывать первую главу романа с «Разговором…»? Да затем, что тема женщин строится в его романе по одному ему, автору, ведомому плану лирических отступлений. В первой главе только начинается его предназначенная аж для четвертой «сатирическая веселость». Здесь – самый легкий, едва заметный, но самый важный для него самого ее аспект: не чувствуя взаимности, поэт вроде как уже забывает не оценившую его чистой и преданной любви женщину, в которой должна была узнать себя наша Екатерина Бакунина. Мол, ей надо понять, наконец, что при его неподдельной любви к ней и «африканском» темпераменте, которым одарила его природа, он – не Петрарка: в отношениях с обожаемой женщиной не может довольствоваться одними только поэтическими воздыханиями:

Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
O ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?

LVIII