Пушкин в Михайловском

Н. И. Лорер категорически отрицал показания провокатора капитана Майбороды, что накануне ареста сжёг стихи Пушкина. Лорер делал вид, будто не знал, что стихи «сомнительны», не придавал им значения, так как «они у каждого находятся и кто их не читал?» В. И. Штейнгель утверждал, что читал сочинения Пушкина «из любопытства», и они не произвели на него «иного действия, кроме минутной забавы». А. А. Бестужев с нарочитым уничижением отзывался о «рукописных русских сочинениях», в том числе и о нелегальных стихах Пушкина, потому что они «слишком маловажны и ничтожны», чтобы влиять на умы.

Но были среди декабристов и другие — в большинстве случаев люди молодые, неопытные. В ответ на вопрос: «С которого времени и откуда заимствовали свободный образ мысли, то есть от сообщества или внушения других, или от чтения книг или сочинений в рукописях и каких именно?»— они с излишним чистосердечием ссылались на ходившие в рукописях политические стихи Пушкина. Так, младший из четырёх братьев Бестужевых — юный Пётр Бестужев — ответил: «Мысли свободные зародились во мне уже по выходе из корпуса, около 1822 года, от чтения различных рукописей, каковы „Ода на свободу“, „Деревня“, „Мой Аполлон“, разные „Послания“ и проч., за которые пострадал знаменитый (в других родах) поэт наш Пушкин». «Первые либеральные мысли заимствовал я прошлого 1825 года частью от попавшихся мне книг и от встречи с людьми такого мнения, а более от чтения вольных стихов господина Пушкина,— показывал М. Н. Паскевич.— Я, признаюсь, был увлечён его вольнодумством и его дерзкими мыслями»[247]. Подобные показания давали мичман В. А. Дивов, М. И. Пыхачев и другие.

«На высочайшее имя»

Пушкин и сам знал, что при желании новый царь, решая его судьбу, найдёт, к чему придраться. И всё же, вопреки советам друзей, не дожидаясь возвращения из-за границы Жуковского (который, кстати сказать, вернулся только в 1827 году), решил действовать на свой страх и риск, предпочитая какое бы то ни было решение мучительной неопределённости, придерживаясь, по его словам «стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв».

В начале мая он поехал в Псков, чтобы переговорить с губернатором относительно подачи прошения на «высочайшее имя».

Губернатор предложил дать подписку о неучастии в тайных обществах. Такую подписку на основании рескрипта Николая от 21 апреля давали «по всему государству» все «находящиеся на службе и отставные чиновники и неслужащие дворяне». Подписка гласила: «Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под какими бы они именами ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них». Пушкин переписал эти строки и поставил свою подпись: «10-го класса Александр Пушкин». Поставил дату: «11 мая 1826».

Ненадолго вернувшись в Михайловское, в конце месяца он снова отправился в Псков и около 10 июня подал губернатору заготовленное прошение «на высочайшее имя», в котором писал:

«Всемилостивейший государь! В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства. Ныне с надеждой на великодушие вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твёрдым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чём и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою. Здоровье моё, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чём и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края. Всемилостивейший государь, вашего императорского величества верноподданный Александр Пушкин».