Пусть будет вечна...

Марк молчал, Пармен, поглядывая на него, тоже не говорил ни слова, понимая состояние гостя, над головой которого снова поднимались волны-гиганты, а в ушах грохотало необъяснимое бешенство моря.

— А вот и я! — птицей слетело на них сверху, оба подняли головы и увидели, как по лестнице, сияя улыбкой, легко сбегает молодая женщина в белой, по колени накидке. Кудри были короткие, они облегали голову, оставляя открытой длинную шею.

— Если б я не узнал тебя по голосу, — сказал ей Пармен, — я бы подумал, что в моем доме чужая женщина. Ты не находишь. Марк? У нее новая прическа!

Я напрягся, вглядываясь в Понтию. Это ее я видел во сне? Вдруг это она молилась девятому огню? Вдруг она? У той женщины волосы были уложены совсем иначе и она казалась старше. Но ведь то актриса…Да нет, это ОНА! Как она смотрит на Марка, пока ее муж подливает вина в бокалы!

Она, она!

Понтия смотрела на Марка, а я чувствовал ее взгляд и на себе — я читал его, я слышал непроизнесенные слова, которые Понтия поручила передать своим глазам.

Понимаешь, какая получается закрутка: эта молодая, почти юная женщина, жена коренастого горбоносого Пармена, любит Марка, похожего на меня, Виктора Кубика, как две капли воды, любит, получается, нашу душу — а она находится сейчас в теле загорелого древнегреческого моряка Марка. Боги! Помогите мне разобраться в этом! А моя душа, теперь уже только моя, оказывается, помнит эту любовь, более того — посылает в мой мозг странные, труднорасшифровываемые сигналы, чего-то требует от меня… Но ведь я, Кубик, не Марк! Я совсем другой человек! Ну да, другой. Но и чем-то, наверно, схожий с ним. У нас одна внешность, одна на двоих душа. Наверняка мы похожи и внутренне. Но разве этого достаточно?

Да и вообще, чьи сигналы я слышу во сне — своей души или… Раз души бессмертны, значит, душа Понтии находится сейчас в теле другой женщины, а та, может быть, где-то недалеко от меня и вот, почувствовав мою близость, "радирует" мне. Ведь все, что я видел во сне…

Кубик запутался. Взгляд влюбленной женщины, направленный на Марка и доставшийся и ему, спутал его мысли.

— Понимаешь… — Вместе с ним терял опору в виде скалы с тяжеленным камнем посередине и я, — понимаешь… мне моментами казалось, что Понтия смотрела не только на Марка, а и на меня, Виктора Кубика, каким-то ведьминым чутьем уловив и мое присутствие во дворе, странен был ее взгляд, чуточку растерян, она иногда мимолетно оглядывала двор, словно чувствовала на себе еще чьи-то глаза… мои?..

НАХЛЕБНИК

Мне стало трудно совмещать древнегреческий дворик, где сидели за накрытым столом Пармен и Марк и стояла женщина, бросая тревожные взгляды на моряка — трудно стало совмещать с веселыми воплями мальчишек и девчонок, с холодными брызгами, то и дело осыпающими спину, с пятками очередного ныряльщика прямо перед носом, и я предложил Кубику перенести рассказ на вечер. Он согласился. Мы искупались, полежали на скале, пока солнце не накалило кожу, дружно нырнули еще раз.

И уже в который раз херсонесская вода так по-особому пахнула своей солью, неповторимым своим рассолом, так поразила по-женски ласковой плотностью, что я восторженно подумал: поднеси мне кто-то десять сосудов с водой из разных морей и из разных мест Черного моря, я бы сразу, чуть наклонившись к сосуду, узнал эту…

Почти весь следующий день мы провели порознь: Кубику потребовалось одиночество. Да и мне что-то захотелось побродить одному, так же, как художнику, потрогать камни, посидеть у древней стены, поддаться гипнозу моря. Такое желание охватывает здесь каждоо, кто хоть раз побывал на мысу.

Я походил по залам музея, постоял перед клятвой, набранной на стене крупным буквами… Потом, конечно, побыл перед Владимирским собором (здесь он зовется Владимировским), еще раз дивясь необузданной ярости войны, изуродовавшей храм.

Пошел к морю; мелкие волны искрились под солнцем.

Здешний берег привлекает, пожалуй, тем, что на нем нет ни одного признака нынешней цивилизации, кроме колокола между двумя пилонами, у которого довольно сложная история. Он был увезен после войны 1855-56 гг в Париж и украшал звонницу Нотр Дам де Пари. Долгими договорами властей колокол был возвращен этому берегу, опасному кораблям в туман.

Языка в колоколе нет и на нем всегда можно увидеть меловые следы камней: почти всякий проходящий мимо бросит камень, чтобы услышать его голос.

И берег, и море первобытно дики, особенно берег, он изломан, изорван, постоянно обрушаем, прихотливая волна то лижет его, ласкаясь своим скользким телом, в котором чувствуются однако могучие мускулы, то, чисто по-женски остервенясь на безответность, лупит со всего маху в и без того разбитую штормами грудь. Штормовая волна постепенно съедает мыс; за полторы тысячи лет немало пористого камня ушло под воду и, обрастя там зелеными бородами водорослей, дало приют всякой донной рыбе и крабам, их мощные разноцветные клешни видны из иной темной щели.