Пусть растет роза красная

– Вы считаете грамотной внешней политикой – постоянное вмешательство в дела других государств, непрекращающиеся военные кампании и насаживание собственных представлений о мире?

– И это в том числе, – кивнул профессор, чуть запнувшись, сдерживая отрыжку.

– У других стран тоже были попытки, однако они не стали так успешны.

– Не надо забывать и про массовую культуру.

– Фильмы, сериалы, музыка?

– Ещё книги, новости и спорт.

– Спорт тоже?

– В первую очередь – спорт. К кому охотнее присоединяются люди? К самым успешным, самым сильным, самым ловким. А чтобы таковыми стать, надо правильно организовать соревнования.

– Как можно подделать спорт, это же объективные показатели?

– Слышали про айкью тест? Был такой когда-то, по нему интеллект мерили. Глобальный обман, да и только. Создали систему, при которой решить не сложные в общем задачки на смекалку могли только люди определённой культуры. Понятно, что самыми «умными» по этим тестам оказались сами составители. В спорте же чуть заковыристей: сперва надо подготовить базу для заведомо неравных условий, составить правила определённым образом, найти близких по духу союзников и в путь. Правда, когда спорт совсем ушёл в политику, он и аудиторию потерял. Перегнули ребята. Наверное, пора уже?

Профессор посмотрел хмельным взглядом на часы.

– Да, пойдёмте, – согласился Генри и махнул бармену, чтобы принесли счёт. – По Вашим разговорам кажется, что Мегаполис Вам не очень-то по нраву.

– В моём возрасте, – усмехнулся профессор, – уже весь мир не по нраву. Но Мегаполис дал мне дом, работу, студентов, и я не могу не чувствовать благодарность. Однако, если вспоминать про возраст, я слишком стар, чтобы не знать грехи этого города. Я хорошо помню бомбы, падающие на дома простых жителей, помню казни и пытки. И Мегаполис, каким бы он прекрасным сейчас не был, для меня навечно останется городом-убийцей.

Дело было сделано. Генри это знал, провожая профессора к транспорту, когда пожимал на прощание его руку, когда улыбнулся его прощальной не смешной шутке. Чувствовал ли Генри угрызения совести? Нет. Дело – превыше всего.

В этот вечер он решил закрыть ещё один вопрос. Оказавшись у своего дома, Генри поднялся не на свой этаж. Он оказался у обшарпанной двери типичного жителя бедного района. Звонка не было, не было и коврика у двери, лишь нацарапанный на уровне глаз номер.

Генри постучал в дверь. Испуганные шаги прошаркали по коридору. В отверстии, которое заменило собой глазок, зажёгся и погас свет. Дверь распахнулась.

– Мистер Вотч? – удивлённое лицо хозяина квартиры встретило Генри без энтузиазма.

– Олаф, здравствуй, уделишь мне пару минут своего драгоценного времени?

– Конечно, проходите.

Генри из вежливости сказал про время, Олаф давно был безработным. Его жена Гретхен – упитанная, скандальная тётка – тянула всю семью, работая поваром в заводской столовой. Сам Олаф ничего из себя не представлял – сухой, сутулый, невысокий мужичок, чуть больше сорока лет, зависимый от местного пойла, которое в районах низкого неба по недоразумению назвали пивом. За эту страсть отец семейства неоднократно был побит своей не робкой женой, что, в свою очередь, отражалось на его тринадцатилетнем сыне, на котором практиковался в кулачных боях сам Олаф. Генри иногда ссужал небольшие суммы горе-отцу, чтобы тот мог хоть немного утолить жажду своей страсти, когда Гретхен лишала его всякого довольствия. Делал это не из жалости к пропойце, а просто чтобы ночами не слушать ругань Гретхен и жалобные стоны ребёнка. Тесная жизнь в многоквартирных домах ставит свои условия. Генри никогда не просил возвращать долг, но его внезапное появление Олафа совсем не обрадовало. Страх и ненависть – единственная честная эмоция должника.

В квартире Олафа неожиданно оказалось уютно. Да, здесь не было дорогой мебели, а та, что была, явно получила вторую жизнь, пройдя путь от богатых районов до свалки, но на подоконнике стояли фиалки, на стене висело панно, а дешёвые напольные часы – имитация древности – показывали точное время. К тому же в воздухе висел стойкий аромат жаренного мяса, наверняка не от натуральных продуктов, но не менее приятный. Это был настоящий дом и настоящая семья, со своими бедами и сложностями, и полным холодильником эрзац-продуктов. Генри вдруг захотелось молча уйти, не делая того, что он собирался, но в его жизни не было эрзацев – только настоящее дело.

– Что-то случилось, мистер Вотч? – встревоженно спросила появившаяся из кухни Гретхен. – Олаф опять задолжал Вам денег? – она сурово посмотрела на мужа, отчего тот инстинктивно втянул голову в плечи.

– Не в этом дело, – ответил Генри, оставаясь в прихожей. – Я хотел поговорить с Марком. Он дома?

– Что опять натворил этот паршивец? – грозно спросил Олаф, почувствовав, что на этот раз удар нацелен не на него.

– Тихо ты, – цыкнула на мужа Гретхен и испуганно обратилась к Генри: – Он попал в беду?