Пусть увядает сто цветов...

— Да, я мог бы не играть в эту игру, — ответил тот. — Но древние верно говорили, что удаляясь от зла, ты рискуешь прийти к нему с другой стороны. Я решил быть в центре событий. Я мешал тебе все годы Блокады.

— Ты, пропойца и графоман, мешал мне?! — захохотал Меккер. — Скажи: гадил исподтишка; что ты мог еще сделать!

— Конечно, ведь я не высасывал энергию из других тригеров, — ответил писатель. — Я — графоман, конечно. Но писать о мире я начал лишь тогда, когда устал творить его. Человек в одиночку может изменить мир — к лучшему или к худшему, чаще, наверное, к худшему, но в одиночку он не может создать совершенный мир. Все взаимосвязано, и каждый раз, когда я одерживал над тобой победу — я целая шаг к собственной гибели.

— И сейчас сделал последний! — крикнул Меккер; похоже, он уже оправился.

Внезапно Кир ощутил, как рухнул какой-то барьер между ним и его врагом. Кир и Меккер начали сливаться.

— Я не боюсь этого, Меккер! — писатель словно обрел второе дыхание и выкрикивал слова, будто бил наотмашь. — Я больше не могу бояться, потому и пришел сюда. Убивая меня, ты дашь мне последнюю надежду! Я знаю, ты не сможешь бесконечно издеваться над реальностью. Этот мальчик, которого ты собирался изувечить, слышал все наши разговоры — я позаботился об этом, писатель посмотрел на Талу, — и он узнал достаточно, чтобы воспользоваться твоей силой. Ты слишком мелкий трус, Меккер! — крикнул он и обратился к Киру, захлебываясь словами. — Мальчик, мы с тобой уже не увидимся, но я успею сказать тебе, что я понял за эти годы. Наш мир заполнен страхом; это — море страха, и его волны прокатываются по Равнине из конца в конец, не давая поднять головы. Страх голодать, лишиться близких, умереть… Но очень редко — чудовищно редко — на море подымается девятый вал, исполинская волна, гора страха, и обычный человек, которого выносит на гребень этой волны, сходит с ума или лишается сил. Не верь тому, что плетут про мозг тригеров — он такой же! Сила тригера в том, что, оказавшись на гребне страха, он может разглядеть оттуда берег — понимаешь: берег! И, разглядев, сделать к нему рывок. А кто-то обязательно сделает такой рывок, что перевернет весь этот мир и всю эту сволочь… Просто никто из нас не боялся еще по-настоящему! Ты…

— А-а-а! — взревел Меккер.

Кир ощутил, как их выворачивает наизнанку проворот.

В лицо писателю страшно ударил порыв ветра, и тело его разлетелось в прах.

Но это было уже потом, в неведомо далеком времени, ибо время смешалось, и Кир уже не различал, где он сам и где Меккер; оба они разом канули в необозримый провал, на дне которого пылающим звездным ливнем вспыхнули бесчисленные миры; единой волной они прокатились из мрака во мрак, смешав вечность, как ворох картинок, потом волна ринулась вспять; яростный бег ее плавил мозг, Кир едва держался рядом с противником, но — держался, подбираясь все ближе, потому что его словно подталкивала чья-то спасительная рука; с неодолимой силой волна энергии ударила сквозь тончайшую оболочку, остававшуюся от мира, выплеснулась, застывая звездами и людьми — и в этот исчезающе краткий миг Кир одним рывком, словно опуская топор, отсек Меккера от реальности…

Барабан… хор и барабан. Звенят цимбалы, шлепают деревянные сандалии, хлопают сотни ладоней.

Медленно открываются глаза. Опять подоконник — значит проворот закончен. Все как всегда.

Кир лежал, свешиваясь руками на улицу. Невдалеке текла толпа оранжей — они шли к центру. Похоже, опять близился вечер. Все как всегда.

Опершись об оставшиеся без стекол рамы, он выглянул в окно. За домами широкой пеленой поднималась пыль и сдавленно взревывали динамики. Вечер, точно, уже наступал — и со всех сторон к центру стягивались разноцветные толпы. Центр был где-то рядом.

Оранжевые были уже в квартале от Кира, когда ряды их начали ломаться.

Кир присмотрелся: сквозь яркую толпу лезли группы бело-серых. Он никогда не думал, что их столько.

Вдруг кто-то указал пальцем на его окно — Кир испугался, отпрянул. Но в подъезде уже загрохотали шаги — очень много поднимающихся людей, — и прежде, чем Кир успел осознать, что это — за ним, его содрогнул новый проворот. На миг сознание ушло, но он не упал. Вцепившись в подоконник, Кир увидел, что бело-серые, отталкивая друг друга, рвутся в подъезд — и вместе с ними рвутся туда же оранжи; вдалеке маячили новые толпы всевозможных оттенков. Казалось, мир обезумел, и сюда стекается весь город.