Пустоцвет. Танцующие в огне

На кровати лежало платье. Из дорогой ткани, вишневого цвета, с оторочкой из светлого кружева. Я подошла к постели. Села рядом с нарядом и аккуратно, едва касаясь пальцами, потрогала. А затем, поддавшись искушению, сняла свою одежду и надела его. Многие упыри неравнодушны к красивым вещам. Они завораживают своим совершенством холодные сердца нелюдей. Украшения, ткани, безделушки. У нас в гнезде были груды подобного добра. Правда, не все стремились к абсолютному обладанию им. Помню, Кали любила нацепить побольше драгоценностей. Среди полуистлевших от времени, но расшитых драгоценностями тряпок, чувствовала себя превосходно.

Я провела ладонью по волосам. Когда-то мама приводила мою прическу в порядок, расчесывала гребнем — долго, тщательно. Те ощущения никак не забывались. Особенно как-то она это делала.

Спать совершенно не хотелось. Я побродила по комнате из угла в угол, полюбовалась видом из окна и решила все-таки вернуться в столовую. Надеялась, что смогу поблагодарить хозяйку за заботу. Против обычного, оставаться одной не хотелось.

Гости разошлись. Кельзэ успела убрать посуду и остатки еды. На чистом столе стояли только бокалы и бутылка красного вина. Увидев меня, хозяйка улыбнулась.

— Спасибо за платье, — поблагодарила я.

— Что, милая?

— Я говорю, спасибо за платье.

Женщина удивилась:

— Милая, я хотела предложить какую-нибудь одежду, но Мэрис отказался. Напомнил, что Лакааон принес платье с собой, когда пару дней назад приходил предупредить о вашем появлении. Он хороший парень, хотя иногда чувство меры ему отказывает. Но в этот раз они угадали с цветом и размером. Как-то сын подарил мне наряд столь безумного оттенка, что я просто спрятала его подальше. Когда попросила больше не делать таких дорогих и бесполезных подарков, дурачок обиделся. Ох, уж дети.

Мэрис говорил, существуют истинные приходящие и сташи. Полукровки. Но слышала ли я, что у него или Лакааона есть родители? Они никогда не рассказывали о себе так много.

Кельзэ заметила мое замешательство и хотела спросить о чем-то, но не успела. Вошли мужчины. Хозяйка улыбнулась и промолчала.

Мы устроились на низкой, уютной софе около окна. Створки его были открыты, и свежий, холодный воздух проникал в комнату, окутывая терпким ароматом ночных цветов. Мэрис, Лакааон и Мремеон за столом неторопливо пили вино. Приходящие обменивались местными новостями, обсуждали дела, вспоминали о чем-то общем. Кельзэ молча слушала, изредка улыбаясь. Меня же терзали невысказанные вопросы. Впервые за долгое время, что-то сильно задело. Пришлось терпеть, молча наблюдать за диалогом и ждать подходящего момента. Со стороны отношения между сташи очень походили на человеческие. Внутренний протест нарастал. Это слишком похоже на то, от чего я бежала. Мне казалось дело в крови, зова которой никто из них не чувствовал. Чем же приходящие отличаются от людей в таком случае?

Боялась испытать разочарование, не хотела, чтобы заставляли поверить в иллюзию. в Спрятан ли в мире-дом источник внутреннего покоя, в котором я нуждаюсь? Или все приманка для доверчивых детей? Когда стояла на тропе, посреди леса — верила в первое. Но сейчас. Нет. Не верю. Я боролось с мыслями, что настойчиво толкались в голове, хотела спрятаться в привычном отстраненном созерцании, и не могла.

Мэрис часто улыбался, рассказывая о жизни в моем мире. Приходящие были связаны между собой эмоционально. Разговорами, общими воспоминаниями. Мне мучительно хотелось понять, но не получалось. Охотник, которого я знала хмурым, язвительным — смеялся и серые глаза его — смеялись. Не выдерживая, понимая, что слишком близко стою к непонятной границе, я поднялась и вежливо попрощавшись, ушла. Возможно, они ождали этого. Напряжение, которое создавало мое присутствие, чужой, не до конца перерожденной, опасной все еще, не могло просто так рассеяться.

А позже, я лежала в постели, свернувшись калачиком, и не могла заснуть. Как могла Кельзэ, в прошлом упырь, родить? Был ли Лакааон ее ребенком? Был ли он вообще когда-либо младенцем? Хозяйка совсем не похожа на мать. Я знала, что мужчины способны зачать ребенка человеческой женщине, но вампирка не может выносить. Что за тайны хранит мир, где время течет иначе? Разве имеет значение хоть что-то, кроме необходимости выжить? Зачем мне интересоваться тем, что вызывает священный трепет и робкие надежды?

Терзания. Они уничтожали сущность, заставляли измениться, разрушали стену равнодушия. Я погружалась в хаос. Из-под ног летели последние камни, отделяющие от пропасти.

27 глава