Пустые дома

Фран всегда оставался собой, за исключением случаев, когда речь шла о Даниэле; например, он ходил со мной на занятия, внимательно слушал и даже записывал, но полюбить его так и не смог, мне это было очень хорошо видно – возможно, поэтому он души не чаял в Нагоре.

Моя мамочка всегда верила в справедливость. А ты веришь в справедливость, мам, спросила Нагоре. Да, я верю в справедливость, ответила я. Мама мне рассказала, что в Испании есть место под названием Касас-Вьехас, где-то в Кадисе, кажется, недалеко от дома бабушки и дедушки, – ты бывала в Кадисе, мам? Да, бывала. Так вот, крестьяне из Касас-Вьехас не хотели, чтобы ими кто-либо управлял, поэтому они давали отпор всем, кто пытался взять над ними власть, и так они сражались долгие годы, потому что верили в свободу, все-все-все сражались – и женщины, и дети – все выходили на улицы драться, но потом те, кто хотел ими управлять, их убили, и остались только мы, и теперь наш долг – передавать эту историю из уст в уста, чтобы восстановить справедливость, рассказала Нагоре, расчесывая мне волосы. Ой, какой кошмар, Нагоре, какая грустная история. Может, так же поступим и с Даниэлем – расскажем всем, каким он был хорошим мальчиком и что он пропал не потому, что с ним было что-то не так, а потому, что он был очень-очень хорошим? Это будет наша справедливость, мама, давай восстановим справедливость.

Однажды нам позвонили, чтобы сказать, что полиция нашла тело мальчика, подходящего под описание Даниэля. У меня затряслись конечности, я не могла поверить, что это на самом деле со мной происходит, хотя, не скрою, мысль о том, что его местонахождение наконец определено, придала уверенности моим шагам. И хоть мои тяжелые ноги меня и не слушались, я все равно несла свое содрогающееся в спазмах и конвульсиях тело на встречу с определенностью. На опознание отправился Фран. Перед тем, как он зашел в морг, мы взялись за руки, так крепко, будто мы снова пара влюбленных, будто мы снова поддерживаем и опекаем друг друга. Затем наши пальцы разъединились в надежде сплестись вновь, когда мы будем оплакивать наше общее горе, но плакать не пришлось, потому что это был не Даниэль и горе было не наше, а чужое. Горе было не наше, и поэтому нам ничего не оставалось, кроме как и дальше сгорать от нетерпения в ожидании, когда мы уже разбежимся.

Это не Даниэль, сказал Фран. А кто же тогда?.. Мальчик, которого держали в подвале и насиловали на камеру, какое зверство, ответил он. (Дыши, дыши, дыши.) Может ли аутизм быть сексуальной фантазией, может ли он возбуждать? Надеюсь, что нет. Надежда еще есть, сказала женщина рядом с нами. Надежда на что?

Надежда на что?

Хоть нам и сказали, что аутизм – не инвалидность, а просто особый способ взаимодействия с миром, мне всегда казалось, что мы – посмешище для наших друзей. Долгое время я боялась, что Даниэль поведет себя как аутист и люди будут смотреть на нас с жалостью. Еще я боялась представить его взрослым: что из него вырастет, как он будет жить, когда нас не станет? Я никак не думала, что именно этот вопрос окажется главным, когда не станет его самого. Как он будет жить, если вдруг выживет? Ведь он же жив, правда?

Не страшно встретиться лицом к лицу с отцом, спросила я у Нагоре за несколько дней до ее отъезда. Почему мне должно быть страшно, не убьет же он меня, ответила она. Я пожала плечами. Пусть он меня боится, сказала она. Я никогда не встречала такой смелой женщины. Казалось, еще немного – и я ее полюблю.

Что происходит с делами без вести пропавших? Со временем нераскрытые дела отправляют в архив. Там их копится так много – прибавить сюда еще количество смертей, – что из бумаг они превращаются в бумажки; истории живых людей становятся целлюлозой, которую потом в лучшем случае сдадут в макулатуру. Я узнала, что коробки с делами просто сжигают, а полицейские участки закрывают, потому что следователи только и могут, что приставать к матерям с вопросом «что вам известно?», ведь им самим неизвестно ничего. У нас никогда не было надежды, ибо есть вещи, которые знаешь наперед, – я сейчас говорю не про Даниэля, а про них. Им до нас нет дела – никому ни до кого нет дела, давайте уже признаем это раз и навсегда. Это правило должен зарубить себе на носу каждый живущий: никому до тебя нет дела.

Я вижу белый гроб, белые цветы, слезы. Я представляю Даниэля и Амару. Я не заслужила Даниэля, поскольку хотела убить его еще в животе. Я не заслужила Даниэля, поскольку позволила ему родиться.