Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Она так нужна тебе? – мягко улыбнулся Берт. Отчего-то так далеко от него, полностью лишенному возможности приблизиться к Коринту, ему было так радостно, и улыбаться хотелось, и говорить милые и глупые несуразности.

Коринт снова смотрел на него. Его глаза потеплели, слегка прищурились, губы тронула улыбка – непохожая на Бертову, но тоже уютная, интимная, не ранящая, доверяющая. Его губы все-таки были созданы именно для таких улыбок, думал Берт. И привычно спрашивал: как дела? Коринт не менее привычно закатывал глаза: его неизобретательный Берт, действующий по привычным алгоритмам, находящий в этой привычности удовольствие. Коринт даже прикрывал глаза, говоря всем своим видом: ну ладно, поиграем в эту обыденность, в любовь к малым радостям, в неамбициозность и приземленность, в маленький и незамысловатый уют. Рассказывал: они возвращаются из Пекина в Африку, сначала в Алжир, затем в Нигерию, потом, если ничего не изменится, в ЮАР. Где-то на этом пути возможен кратковременный визит в Европу, по крайней мере, обслуживающему персоналу в одном очень малоизвестном отельчике с пятью с плюсом звездами велено держать номер наготове.

– Оно бы сто лет не нужно именно в эту гостиничку рваться, платить за нее такие деньги, о Всевышний… – Коринт морщился, – даже мамуля скрежещет зубами. Но приватность, ити ее. Словно в этой хижине не найдется человека, который знаком с кем-то, кто знает Тессу. И тем скорее всего очень легко будет догадаться, за каким именно счастьем она отирается в Лондоне.

– И как долго ты будешь там? – Берт подобрался, прикидывая, будет ли у него возможность удрать в Лондон.

– Я не знаю, буду ли я там, – пожал плечами Коринт. Он протянул, словно воспел хвалу неизвестному демону, распевая его истинное имя: – Берт, это всего лишь подготовка. Приведет ли она куда-нибудь, неизвестно. Планы меняются по семь раз на дню. Ты знаешь, как это бывает.

Берт опечалился. Коринт усмехнулся.

– Ты сам-то уверен, что у тебя было бы время?

– Я бы нашел, – сквозь сжатые зубы категорично заявил Берт.

Коринт печально усмехнулся. Какой-то вредный голосок, отчего-то похожий на фальшиво-трагичный тенор Горрена, отметил, что это получилось очень убедительно, как если бы лицедей не только был тренирован, но и обладал даром, что называется, харизмой. Но этот голосок был заглушен состраданием, наполнившим Берта, желанием поддержать Коринта, облегчить ему бремя.

– Я не сомневаюсь, о щедрый Берт Франк, – Коринт расплылся в улыбке. – И ценю это.

От последних слов сердце забилось быстрей, радость вскипела в крови – он ценит! Берт подался вперед, ему даже показалось, что совсем небольшое усилие, и он дотянется до Коринта, и плевать на расстояние, потому что время уже подвластно им: встречи охватывали бесконечность, разлуки съеживались до сингулярности, и осталось всего ничего – подчинить пространство, а ведь Коринт обладает магией, он сможет!

У Коринта было всего ничего времени, достаточно, впрочем, чтобы поиздеваться над Бертом, пожаловаться на Тессу, ни с того ни с сего разозлиться из-за какого-то пустяка, случайно сказанного Бертом и замолчать, осекшись на середине фразы. Просто смотреть на него, на растерянного и сбитого с толку, и молчать. Не моргать, не улыбаться, не хмуриться или печалиться – ничего. Через добрую минуту Коринт стряхнул с себя оцепенение и посмотрел поверх комма, а затем извинился, коротко попрощался и отключился. Берт услышал – увидел тоже, как он говорит с другими людьми, к кому, как показалось, относится не очень приязненно. Удивительное дело, но Коринт показался ему особенно привлекательным, напустив на себя этот отстраненный вид, едва уловимо поморщившись, с усилием улыбнувшись и сухо, слегка пришепетывая, односложно ответив на короткий вопрос.

Перелет длился бесконечно; стюарды подходили, чтобы предложить что-то еще, поинтересоваться самочувствием; Берт то просматривал кадры из последнего разговора с Коринтом, то пролистывал наброски будущих статей – возможно даже, их циклов, и снова возвращался к снимкам Коринта. Вновь и вновь бередил те раны, которым не позволял затягиваться, находя особое удовольствие в том, чтобы им и дальше ныть и беспокоить его. И Берт очень не хотел встречаться с типами из европейской Лиги – не дурное предчувствие, но неприятное ощущение гнело его.