Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Утром Коринт отправлялся в Лондон. Он вызвал такси, подошел к двери. Сумка, с которой он приехал, была небольшой – нехарактерно для него: Коринт с удовольствием становился обладателем многих вещей, относился к людям, на каждое мгновения дня имеющим особый совершенно необходимый предмет. И он прибыл в гости, а затем отправлялся прочь, обладая багажом, которого недоставало даже, чтобы наполнить дорожную сумку. Берт держался подальше от Коринта, снова робея, терзаясь чем-то, отдаленно напоминавшим совесть. Коринт вполне добродушно отметил под утро: «А ты знал, как бить, от раскрытых ладоней следы не остаются», и Берту показалось, что его только что насадили на раскаленный вертел. Коринт же был мыслями где-то очень далеко. Он был отстранен и очень холоден. Но посмотрел на Берта, словно прощаясь. Сказал:

– Я правда не знаю, что будет дальше. Когда мы встретимся. Кажется, впереди нас ждут великие свершения, у меня едва ли будет свободное время.

Помолчал и неожиданно добавил:

– Прости.

Так же внезапно ушел. Берт все стоял в паре метров от входной двери.

И даже около полудня он не мог избавиться от оцепенения. Само по себе оно было в чем-то и благословением: стряхни его, и прямо тебе в лицо оскалится тоска, которая на поверку может оказаться сильней самой сильной боли. Она скрутит тебя, переломает все косточки в теле, лишит воли, придавит к подушке и не отпустит долго, очень долго. Берт и не пытался сопротивляться оцепенению; листал себе каналы, бездумно задерживался взлядом на какой-нибудь картинке, пытался определить, что она была призвана представлять – и снова листал. Затем принялся пересматривать свои статьи: чтобы, не приведи Всевышний, не допустить новых впечатлений, которые бы и сорвали защитную броню бесчувственности, чтобы не думать о странном настроении Коринта за пару минут до того, как он убрался из квартиры. И Берт как четки перебирал свои статьи, возвращался к тем заметкам, которые считал наиболее удачными, перечитывал места, нравившиеся ему, проскальзывал взглядом откровенно слабые, но тем не менее допущенные в эфир, избегал откровенно чужих вставок: редакторы постарались, не иначе.

Цензоры. В Европе, яростно настаивающей на свободе слова. Он вспоминал, как говорил со своим куратором о теме, с которой сталкивался совершенно случайно, но слишком регулярно, чтобы ее игнорировать. Берт и рад был сделать вид, что ее не существует, но там он провел три дня в санитарном лагере, и медсестра вскользь попросила его не подходить слишком близко к той и той девочке и к «тем вон там» парням. Потом, после смены она согласилась выпить кофе и разговорилась: для Берта это чуть ли не предметом гордости стало – его способность разболтать самых угрюмых, он практиковал его при каждом случае, просто чтобы отточить мастерство, а иногда и непроизвольно, не задумываясь, зачем и почему. Она рассказывала, что детей освободили из военных борделей, а некоторые мальчики считались военнопленными в самом каноничном смысле этого слова – когда базы военных баронов в неопределенной местности (правда, по паре оговорок, по именам Берт предположил, где именно дело могло происходить) захватила лигейская армия, вместе со взрослыми солдатами захватили в плен и этих, двенадцатилетних. Тоже солдат. И если со взрослыми всяко понятно было, что делать: законодательство на этот счет было однозначным, полностью африканским, разработанным с минимальным привлечением мирового опыта и, кстати, достаточно старым – история обязывала, чтоб ее, то что делать с ними, возрастом не дотягивавшими даже пятнадцатилетнего возраста, было неизвестно. Национальные-то законодательства кое-где допускали применение уголовно-процессуального права к детям, достигшим двенадцати лет; к пятнадцатилетним в отдельных случаях уже было допустимо применение полностью взрослого права, но уголовное право – это не военное. Трибуналы действовали по иным принципам, и детям в их системе место не находилось. Поэтому их передавали социальным работникам, словно у тех было достаточно времени и средств, чтобы заботиться еще и о них. В качестве переходной меры придумали отправлять детей в места, где не хватало чернорабочих, как в санитарных лагерях, например. Делали это не очень охотно, подчеркивали, что как только придумают, что делать с такими детьми дальше, это прекратится; а пока выделяли определенный бюджет и требовали, чтобы детей привлекали к работе не более четырех, в исключительных случаях шести часов в сутки и обязательно предоставляли возможность получения хотя бы базового образования и психологической помощи.