Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Берт немало мог бы рассказать о том и о подобных случаях. Но беседа с куратором проходила значительно за пределами рабочего времени – они просто сидели, пили кофе с коньяком, болтали о жизни, о том-сем. Берт, признавшийся, что у него подобных материалов накопилось на десятки тысяч слов, добавил, что с огромным удовольствием избавился бы от этой занозы в сознании. Мол, выплеснул бы это на головы ни о чем не подозревающих людишек, посмеялся бы злобно за кулисами, глядя на их растерянные лица, и – очень хочется надеяться – смог бы клепать незатейливые очерки, которых от него требовали в редакции.

– Ты дурак, – тихо сказала Рената Ладзари. – За это тебе снимут голову. Тебя четвертуют, и хорошо если только в Европе, здесь ты по крайней мере на обезболивание перед казнью можешь рассчитывать. Представляешь, что сделают с тобой в Африке?

Берт пожал плечами: спиртного в организме было слишком много, чтобы думать о далеком будущем с опаской.

Рената тем же зловещим шепотом продолжила объяснять, что само существование военных баронов если не выгодно властям, то удобно для достижения определенных целей, попытка привлечь к ним внимание может озлобить обе стороны – это раз; и два: сама по себе эта тема крайне неудобна в Европе. Что-то там с политикой, легитимностью власти на всех континентах, ее репутации и прочем. Берт был согласен с тем, что она говорила, не дурак ведь, недаром провел столько времени в очень политической организации. Но легче от этого не становилось. Материалы он не удалял, но и часто к ним не обращался: некоторые были крайне тяжелыми для восприятия. И избавиться от мыслей об этих людях– не получалось особенно, они все возвращались, добавляя новых мазков к картине, подстегивая воображение, которое, в свою очередь, предлагало новые формы и подходы. И картинки самих детей, как муравьи суетившихся около своих воспитателей-конвоиров. Странным образом радовавшихся их обществу, державшихся на почтительном расстоянии, но никогда не отходивших слишком далеко.

И снова Коринт. Солнце за окном уже скользило к западу, Берт сидел, уставившись на экран головизора – без движения, не переключая каналы, не находя в себе сил на обычные действия: встать с дивана, обойти комнату, сделать обед, – и боролся с отчаянной, удушающей жалостью. За все время, проведенное за признаниями, Коринт не говорил именно о том, кто запустил цепную реакцию восстаний, действий, очень напоминающих гражданские войны и открытых партизанских войн; кто обеспечивал доставку оружия этим вот «повстанцам», если учесть, что Лига настаивала на очень жестких законах об оружии – и о полном контроле оружейной промышленности. И чем больше Коринт рассказывал, тем отчетливее Берт понимал, что он знает об этом куда больше, чем хочет показать – пусть это не радует Коринта, но он содействовал этому, пусть и собственным бездействием. Берту было плевать. Пусть другие мучаются угрызениями совести, пусть другие страдают от недопустимых с точки зрения моральной действий своих возлюбленных, но не Берт: он готов был переложить вину на Тессу Вёйдерс, тем более ей наверняка было бы все равно: что пушинка косвенной вины Коринта, когда Тесса уже несет ее многотонный груз?

Как бы там ни было, Берт вынужден был возвращаться в жизнь. Горрен Даг интересовался, как обстоят дела в кёльнском епископате, с ядовитым смирением просил передать привет своему благочестивому кузену и пытающемуся благочестиво бунтовать малышу Ильгейру. Сибе Винк – он-то уже с какой радости? – спрашивал, не хочет ли Берт выбраться на пиво, только в таком месте, где они вроде в безопасности и избавлены от необходимости приветствовать знакомых, а место – совершенно не пафосное и где можно честно наесться, а если будет настроение, еще и напиться. И еще человек двадцать людей требовали внимания Берта Франка.

Ингер Стов все интересовалась этим отцом Амором Дагом.

– Мы немного поинтересовались, где благочестивый отец находится сейчас, и вынуждена признать к моему прискорбию, что он не обнаруживается в сети, – сухо призналась она. – Я не настолько склонна к мистике, чтобы предполагать самое невероятное развитие событий вроде вознесения в Царствие Небесное живого благочестивца, но, признаться, Берт, я немного недоумеваю, что месье Даг кажется несуществующим в данный момент.

– А поиски по координатам комма? Они что-нибудь дали?

– В том и дело, что ничего. И упреждая возможные вопросы, да, мы обладаем технологиями, позволяющими определять местоположение комма по слабейшим сигналам и самым косвенным признакам, вроде остаточных следов в эфире. И они как раз не определяются.

– Угу, – хмуро отозвался Берт. – А если комм разряжен? Очень разряжен?

Ингер вежливо подняла брови.

– И в чем проблема зарядить его?

Берт не менее вежливо поднял свои.

– В отсутствии источника питания?

Брови Ингер поднялись еще выше. Берт хмыкнул и покачал головой.