Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Он лежал и вспоминал, как думать. Как планировать ближайшее будущее, общаться с людьми, говорившими на одном с ним языке, фразами, состоявшими более чем из двух слов и нескольких жестов, не несшими за плечами страха прошлого и страха перед будущим. Амор и засыпать боялся, чтобы не рухнуть обратно в ту выгребную яму, из которой они все-таки выбрались. Тело, впрочем, уныло жаловалось: там болит, там тянет, там щиплет, там перевязочная мембрана пережала кожу; кажется, его лихорадило – совсем немного, наверное, больше от нервов, чем из-за вирусов, и эта зловещая тищина, отгораживавшая его от мира. Амор попытался переключиться на иные ощущения: чистая кожа, смазанная какой-то мазью, чтобы унять раздражение, болезненные ощущения, подлечить ссадины; чистые волосы, избавленные не только от месячной грязи, но и от паразитов – даже состригать не пришлось. Чистые ноги, перебинтованные, правда. Чистые руки. Амулеты на чистом шнурке. Амор поднял руку и медленно, подчеркнуто медленно взял их. Именной жетон; иконы святых, одна из них, кажется, веком восемнадцатым датируется. Янтарная подвеска. Каждая словно оживала под его пальцами, страстно желала рассказать ему свою историю. Амор сжал эту гроздь изо всех сил и рвано выдохнул.

Ему казалось, что уже наступило утро. Или оно несколько раз наступало, а Амор проваливался в беспамятство – болел, переносил операции одну за другой или какие-то регенерирующие терапии и наконец вышел из наркоза. Или проспал сутки, избавляясь от груза усталости; а оказалось, что прошло часа два. Амор внезапно вспомнил одну свою привычку из тех, оставленных им километрах в пятидесяти от деревни: проверить сообщения, пришедшие ему на комм. И он потянулся за коммом, глянул на часы и удивился: начало четвертого. Проверил дату – все та же ночь, следовавшая за днем, когда они завершили свой исход. Амор не отдохнул, странно бы было обойтись несколькими часами, но чувствовал себя вполне бодро. Он нашел зарядную панель, положил комм на нее, снова улегся. Медбрат заглянул, спросил, как дела. Амор привычно ответил: «Хорошо, спасибо». Едва удержался, чтобы спросить: «А у вас?», но сдержался. Голова медбрата исчезла за ширмой, и Амор улыбнулся собственному простодушию – и еще улыбнулся, выяснив, что не утратил этой способности – удивляться и радоваться мелочам.

Постель отчего-то была неудобной. То ли слишком мягкой, то ли слишком ровной. Амор посмотрел на приборы, к которым тянулись провода от его рук, груди, даже ног, приценился к кнопке вызова медперсонала, поразмышлял, стоит ли тревожить их или позволить отдохнуть. Он попытался устроиться поудобней – сидеть, как выясняется, было привычней. Снова заглянул медбрат; Амор тихо попросил его отсоединить от аппаратуры. Медбрат попытался возразить, Амор спросил, есть ли портативный блок обработки данных, сказал, что хочет проверить, как поживает его паства после такого тяжелого перехода. На медбрата подействовало; он вернулся с врачом, и через десять минут Амор, облаченный в брюки и майку, обутый в сандалии, шел по баракам. Он заглянул к Эльшадаю, выслушал от него мужественное признание, что с ним все хорошо; посидел рядом с Верой – она лежала на кровати, свернувшись, заслышав шаги – подняла голову, Амор спросил, можно ли ему сесть рядом с ней, она позволила и даже приблизилась совсем близко и замерла, пряча голову в тени.

– Хорошо, что мы здесь? – спросил Амор.

Она, кажется, посмотрела на него, погладила простыню, пожала плечами. Амор положил руку поверх ее пальцев, легонько сжал их.

– Если хочешь, я попрошу их, чтобы они учили тебя обращаться с больными, – предложил он.

Вера вздохнула и пожала плечами. Амор продолжил, не обращая внимания на ее невеселое настроение:

– Ты всегда можешь найти меня либо в голубом блоке, либо в церкви. Или в часовне. Отдыхай, ребенок.

Вера подняла голову, улыбнулась ему, послушно улеглась. Амор посидел еще немного рядом, вытянув ноги, откинувшись на спинку стула, слушая, что творилось за окнами. Она не заснула, но дышала ровней, спокойней. Амор легонько похлопал по кровати рядом с ее рукой и встал.

Иге не спал, сидел на кровати, сжавшись в комок, и трясся.

– Что с тобой? – нахмурился Амор.

Иге сопел, уткнувшись в колени, – решался спрашивать. Амор сел перед ним на корточки.

– Ты чего? – требовательно спросил он.

– Меня теперь расстреляют? – глухо пробормотал Иге.

У Амора перехватило горло. Он встал, скрестил на груди руки, попытался что-то сказать – а слова не шли.

– Что за бред?

– Я преступник, – прошептал Иге в колени. – Я военный преступник.

Амор посмотрел по сторонам. Он сказал мальчику:

– Так, подожди-ка, я сейчас.

Вернувшись через две минуты, он приказал:

– Пойдем-ка. Прогуляемся. Обрати внимание, без конвоя. Давай.

Иге долго собирался с духом, наконец свесил ноги с кровати. Амор погладил его по голове и пошел к выходу. Иге шлепал у него за спиной босыми ногами. Амору отчего-то подумалось, что мальчик совсем не умеет носить обувь.

Часовня была открыта, в ней горело несколько свеч. Иге стоял на крыльце, втянув голову в плечи, пряча лицо.