Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

У доктора было много дел. Он видел неприязнь Эше, она ему не нравилась, он хотел бы как-то ее перенаправить, но это требовало времени, которого у него не было – Эше был сложным случаем, но не единственным. И доктор спросил у Амора:

– Вы тут справитесь? Если что, не бойтесь, палаты оснащены камерами с алгоритмами оповещения, при агрессии они уведомляют соответствующие службы. Вы тут в безопасности.

Амор косо посмотрел на него и после паузы кисло отозвался:

– Замечательно.

– Это действительно необходимо, отец священник. – Невесело усмехнулся доктор.

Амор поморщился, покивал головой. Доктор пожал ему предплечье.

– Успеха вам.

– Благословений, – механически отозвался Амор.

Иге тоскливо посмотрел вслед доктору и виновато – на Амора. Эше закрыл глаза, всем видом демонстрируя, что не намерен разговаривать. Упрямо Амор представился, сообщил, что за окном ужасно жарко, хотя в этом бараке вполне приятно, и что он хочет помолиться за Эше и его приятеля.

– Нет, – не открывая глаз, выдавил Эше. – Не смейте. Нельзя.

– Почему? – флегматично спросил Амор, очень хорошо ощущавший, что все его заходы оказались совершенно неудачными: Эше мог оказаться крепким орешком, куда более крепким, чем Иге.

Эше молчал. Это, как вынужденно признавал Амор, тоже было ответом. Ничего не объясняющим, но по-своему очень красноречивым. Выразительным тоже, провоцирующим на очень неприятные мысли, а у людей, обладающих подвижным темпераментом, – еще и провоцирующих на буйные реакции.

Амор почти принял молчание в качестве ответа, собрался с мыслями – с духом тоже, чтобы попытать счастья с другими тактиками. Но Эше все-таки отозвался.

– Я проклят, – мрачно ответил он. – Мы все прокляты. Мы преступники.

Амор посмотрел на него – Эше лежал с закрытыми глазами, упрямо сжав губы. Амор перевел взгляд на Иге – тот глушил рыдания, сидел, опустив голову, трясся, стараясь не выдать всхлипов. Амор с отстраненным вниманием смотрел на мокрое пятно – слеза упала ему на кулак. Поднять руку Иге тоже не решался, словно боялся, что наблюдающие за ним расценят этот жест как преступную слабость, а значит, нельзя шевелиться, нельзя выказывать слабость, нельзя вести себя, как хочется, нужно вести себя как нужно. Каким оно было, это «нужно», Иге мог не знать: все, к чему его приучили – это по каким-то признакам угадывать, что от него требуется, и вести себя в соответствии со своими представлениями о требуемом.

Это могло оказаться коварным фундаментом для будущей жизни Иге. Он вполне мог бы просто перерасти это: никто изначально не обладает способностью постигать суть вещей, дети не рождаются со знанием о том, что такое хорошо и что такое плохо, они учатся различать это, часть из них не всегда бывает успешна, иные – пренебрегают этими знаниями; есть такие, кто всю жизнь проводит, не вырастая из простых рефлексов: хорошо – это то, за что награждают, плохо – за что наказывают. Иге, кажется, ориентировался на своего приятеля – тот вполне мог оказаться куда более взрослым, самостоятельно дошедшим до некоторых моральных категорий; это подтвердит либо опровергнет психолог, которому предстоит возиться с ними. Пока же Эше явно был причиной, по которой Иге снова впал в уныние.

Амор отказывался мириться с этим. Ему предстояло брести в темноте: кто знает, что тот проклятый «сэр майор» вбил в голову детям. Сколько их было, этих детей, и где они сейчас – тоже неизвестно. Но эти двое – перед ним, и за них стоило побороться, хотя бы потому, что Иге был способен признавать свою вину, тем более потому, что Эше сознательно брал всю вину за весь их отряд на себя.

– Не знаю, – спокойно сказал Амор, неторопливо достал свой жетон, выложил его поверх майки, погладил, достал из кармана четки, оперся руками о перила, выступавшие над краем кровати, и принялся методично перебирать бусины. – Я не осмелюсь судить о преступлениях. Это должны и будут делать судьи. До тех пор, пока они не признают проступок преступлением, никто и никогда не должен называть его так. Поэтому и я промолчу. Но насчет проклятия – я главный человек здесь, во всем лагере, между прочим. По проклятиям. Как и по благословениям. И я говорю тебе, я, священник Амор, что ни ты, ни Иге не прокляты.

Он краем глаза заметил, что Иге выпрямился и смотрит на него круглыми глазами – двумя огромными плошками на сизовато-черном лице. Отвлекаться на него Амор не мог, убеждаясь еще сильней, что мальчик подчинится его решениям, если изолировать его от Эше; велик шанс, что он даже подзабудет своего приятеля. Смысла в этом было мало, черствости требовало изрядной, Иге прилипнет к кому-нибудь ненадежному. Для Эше эта изоляция могла оказаться смертоносной. И Эше мог спасти их обоих. Осталось только подобрать то средство, которое бы вдохновило его на сражение со своими одержимостями.