Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Кажется, «сэр майор» ни с какой стороны не был связан с самыми разными движениями – про-правительственными, псевдо-про-правительственными, прикрывавшимися национальными интересами, даже теми, кто получал какие-никакие средства от мегакорпов – если Яспер был прав и они действительно нанимают самых разных головорезов, просто чтобы Лиге и нацправительствам неспокойно жилось. Это имело смысл: убегая ото всех, время от времени подкрадываясь к заблудившимся жертвам, а самое главное – эксплуатируя слабых и беспомощных, как Иге, как его лучший друг, как десятки других детей, можно было неплохо просуществовать; едва ли «сэр майор» лелеял грандиозные амбиции, иначе он звал бы себя «сэром генералом» или каким-нибудь превосходительством. У Амора складывалось представление, что этот тип мог даже разыгрывать из себя щедрого барона – брал изредка кого-нибудь в качестве поощрения с собой на встречи с другими «сэрами» и преподносил это как величайшую роскошь. Или им двигало нечто чуть менее ничтожное; Амор отдавал себе отчет, что он пристрастен – до крайности, до кровавой пелены перед глазами, что заочно презирает этого «сэра» и охотно согласился бы созерцать его линчевание. Он понимал и то, что такие желания недопустимы – особенно для него, и все равно попускал такие мысли, хотя они очень мешали ему вести себя с Иге так, как он считал нужным.

В любом случае, Иге не видел людей из других отрядов и только три или четыре раза за последние несколько лет выбирался если не в город с главарем и его ближайшими помощниками, так в какие-то совсем захудалые населенные пункты. Не днем – никогда. Либо рано утром, либо ночью. Как тати. Они возвращались, и Иге и Эше чистили их ботинки, драили машины; если везло, им перепадало много пищи; если совсем везло, то и ночь можно было переночевать без того, чтобы «сэр майор» или кто-то из старших позвали их к себе.

Затем они сидели и смотрели на свечи. Иге старательно имитировал позу Амора; тот же сидел, сплетя пальцы рук, прикрыв глаза, то ли дремал, то ли медитировал – не молился: не то настроение – и слушал. Тишину в часовенке, музыку слева, смех прямо, машины, подъезжавшие к лагерю, рев животных – удивительно, непривычно, вдохновляюще; то ли взрывы, то ли залпы; вертолеты – судорожное дыхание Иге – тишину. Глаза щипало, горло сдавливало, сердце билось неровно, то успокаивалось, замирало, давая возможность отдохнуть, перевести дух, то начинало лихорадочно стучать, словно негодуя из-за воспоминаний.

В часовню заглянули; Амор оглянулся, увидел доктора Декрит. Она на цыпочках подошла к ним, села рядом с Иге. Тот в ужасе выкатил глаза, закаменел, когда она легко погладила его по голове и села рядом. Она сложила руки, в точности как Иге и Амор, опустила голову.

Через пару минут доктор Декрит сказала:

– Так-с, молодой человек, пора спать. Время позднее. Режим есть режим.

Амор вытянул шею и посмотрел на часы на ее запястье. Дело близилось к десяти вечера.

– Эх, как мы с тобой заработались здесь, – пробормотал Амор. – Давай-ка я тебя отведу и сдам на руки дежурных. А то виноват я, а влетит тебе.

– Ни в коем разе, – бодро сказала доктор Декрит. – Наоборот, мы очень рады, что у отца священника появился такой замечательный помощник. А у часовни – отец Амор.

Он усмехнулся: мог бы поспорить, кто и у кого появился, но не хотелось совершенно. Он устал, хотя не особо был занят весь день. Ему хотелось лечь, вытянуться – и попытаться вспомнить что-нибудь праздное, например, помечтать. Или просто отдаться на милость сна, если не получится – то просто лежать с закрытыми глазами, зная, что ни идти никуда не нужно, ни в звуки вслушиваться, ни в дыхание тех, кто рядом, пытаясь различить, хуже ли им стало, или все-таки полегчало, не нужно бороться с отчаянием, которое оказывалось самым коварным врагом там, в непреодолимых пятнадцати километрах от «своих». Не нужно тащить на себе неподъемный груз ответственности за всех их, доверивших свои судьбы ему, ничтожному из ничтожных.

Доктор Декрит сопровождала их в барак, где размещался Иге. Она поджидала Амора на улице, пока он отводил мальчика. Было поздно, изнуряюще жарко, безлюдно.

– Как думаете, Иге в порядке? – спросила она, когда Амор встал рядом с ней.

– А вы думаете, он когда-нибудь будет в порядке? – флегматично спросил Амор. – Нет, действительно, неужели? – продолжил он в ответ на ее смешок.

– Вы коварный человек, отец Амор, – отозвалась она. – И все-таки?

– Он в порядке, – тихо ответил Амор.

– Его приятеля держат под круглосуточным анти-суицидальным надзором, – негромко произнесла она, оглядывая лагерь. – И знаете, что самое болезненное? Что этот надзор не всегда успешен. У нас случалось такое. Это – самое, наверное, тяжелое. Вроде и понятно, что нашей вины всего ничего, а не винить себя не получается.

– Он – целеустремленный молодой человек, – помолчав, признал Амор. – Боюсь оказаться правым, но он мог уже поставить перед собой такую цель.

– Вы уже успели поговорить с ним, – не спросила – сообщила доктор Декрит. – Смогли разговорить?