Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Эти замечания были с радостью использованы, чтобы посплетничать — ожидание утомило всех, ситуация что на экранах, что в помещении была слишком напряженной, люди хотели отвлечься. Полковник Зубару все стоял недвижимым сфинксом рядом со входом, но его глаза поблескивали насмешливыми искорками, когда кто-то особенно осведомленный вспоминал некие привлекательно грязные подробности. Он не имел ничего против таких развлечений, говорила вся его поза, он здесь для того, чтобы следить за судьбоносным событием не в стенах своего кабинета, а в обществе приятных людей, и в качестве такового даже некоторым образом слишком резкие шутки все-таки находятся в пределах допустимого — приличного.

Разговор плавно перетек на отпуска, о которых мечтали все и поголовно. Кто-то возмущался, что не видел детей—родственников—приятелей так давно, что не узнает, если они подойдут к нему на улице и поздороваются. Кто-то рассказывал о приключениях семьи в поездке, еще кто-то негодовал, что из-за дурацких законов, которые были приняты вот только что и как-то эксцентрично, его сбережения ополовинились и на отпуск на элитном курорте, о котором он мечтал вот уже четыре года, их не хватит.

— Помечтаешь еще четыре года, глядишь, наконец получишь отпуск, тогда тебе точно будет не до элитных курортов, простой лавки в заднем саду какой-нибудь лачуги будет вволю хватать, — бодро сказал кто-то.

— Если доживешь и до того времени, — мрачно заметил Сибе. Совсем негромко, услышали только Яспер и еще пара человек. Но Зубару скосил глаза в их сторону. То ли расслышал ментальные флуктуации, то ли просто проверял, чем занята беспокойная компания. Яспер с Сибе сидели с привычно невозмутимыми лицами и переводили взгляды с экрана на экран. Все ждали, когда эти тугодумы там напроверяются, когда зануда Дюмушель соизволит отдать распоряжение о начале голосования, когда все закончится и можно будет — после бесконечного ожидания и никак не заканчивавшихся командировок — начать не без основания рассчитывать на отпуск.

И казалось: все ждали этого, все периодически поглядывали на экраны — что сослуживцы Яспера, что люди на дополнительных экранах, обязательно находился человек, самоназначившийся для того, чтобы неотрывно следить за происходящим. И все равно: Дюмушель, негромко сказавший в микрофон „Ну давайте приступать, наверное“, глава счетной комиссии, снова вышедший к трибуне с преувеличенно торжественным видом, встрепенувшиеся сенаторы, начавшие переглядываться со встревоженным и растерянным видом — все оказалось неожиданным. Некоторые даже задержали дыхание, на пару секунд, не более —, но не удержались, поддались всеобщему напряжению. Яспер тоже наклонился вперед, наблюдая за экранами с особым вниманием. Он проверил комм — по привычке; в груди кольнуло что-то похожее на детскую обиду: не вспомнил, и Яспер снова сконцентрировался на действии, начинавшемся на экранах.

После главы счетной комиссии слово взял глава юридической службы, еще раз напомнил, при каких условиях выборы считаются состоявшимися, и кто считается выбранным. Затем глава пресс-службы генсека зачитала пару посланий из-за океанов. Дюмушель поблагодарил всех, еще раз напомнил о величии момента и необходимости в точности следовать регламенту и велел начинать.

— Не прошло и года, — буркнул Сумскван, сжал кулаки, размял кисти, похрустев суставами, и уселся с суровым видом, чинно положив кулаки на коленях.

Яспер рефлекторно глянул на экран комма. Дурацкая потребность, особенно в это странное время. Он пробежался взглядом по экранам, отметил, что на всех показывают изрядно притихшие толпы, журналисты и те лепечут в камеру нечто несвязное и поглядывают на огромные экраны, на которых сенаторы со внимательными физиономиями смотрят на визоры перед собой, где им в последний раз напоминают имена кандидатов и процедуру голосования. Напоминало дурной спектакль из новомодных трехмерных инсценировок, в которых задействованы не люди, а боты — созданные режиссерами и программистами, условно похожие на людей, по мнению этих изобретателей, максимально соответствующие целям и задачам, авторским концептам и прочей идеологии актеры; они-то, эти боты, послушно следовали необходимым алгоритмам, изображали требуемые эмоции, и при этом никого и ни на секунду не могли убедить, что способны действительно переживать то, что изображают. Людям бы, наверное, поверили. Этим — едва ли, как бы апологеты этой ветви сценического искусства ни доказывали, что такое представление — это новая веха в театре.