Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

— Нет, пойми меня правильно, я бесконечно благодарен тебе. И за твою помощь, и за то, что ты обеспечил меня работой и очень солидным доходом, и все такое. Но правда, ты не обязан, ты вообще столько раз мог сказать: парень, иди-ка ты в Тартар, и был бы в своем праве, но ты не делаешь. Это здорово, и все такое. Но все-таки непонятно. Просто я хотел бы знать твои мотивы. Скажем прямо, я не так уж нужен тебе. Был. Ты мог бы смело найти человека половчее, побойчее и все такое.

Горрен задумчиво покивал головой.

— В некотором роде это было моим знаком благодарности Альбе, — задумчиво глядя то на Берта, то на стену за ним. — Она поддержала меня в сложной ситуации. За тебя, кстати, тоже. Меня устраивает твое отношение к подчинению, твоя ответственность тоже. Предприимчивость, что бы ты ни говорил о себе. Надеюсь, это минутный приступ самобичевания, и он будет забыт раз и навсегда.

В Берте неожиданно всколыхнулось любопытство. Он не удержался и поинтересовался:

— Только это? Ничего больше? Устраивает, в смысле. — Ему становилось неловко, и следующая фраза прозвучала глупо даже для Берта, и произнесена была сбивчиво, словно слова упрямились и не складывались в нечто пристойное: — У меня иногда складывалось впечатление, что ты прикидывал кое-какие другие отношения. Со мной.

Горрен засмеялся.

— Не буду отрицать, временами мне казалось возможным и такое развитие событий. Секунды две, не дольше. Хочу верить, что твое самолюбие не будет раскрошено моим бессердечным признанием. — Горрен насмешливо прищурился; Берт растерянно, настороженно и даже опасливо смотрел на него, и Горрен наслаждался. — Чисто практически это было бы неплохим выбором. Если бы мы с тобой были одинаково гомосексуальны.

Берт ничего не мог с собой поделать: он поежился. Это развеселило Горрена еще больше.

Затем он успокоился, встал, прошелся по комнате.

— Одно время я очень боялся одиночества. Был готов на любые ухищрения, чтобы не допустить его, на любые отношения, даже разрушительные. — Он помолчал немного, словно давая Берту возможность задуматься, связано ли это откровение с Альбой, тогда ли ее помощь оказалась необходимой. Продолжил: — Сейчас — оно желанно. Не скажу, что я обрел мир в душе, и так далее. Но я уже почти готов перестать платить шринкам.

Он молчал и ходил по комнате — привычное действие, но Берт реагировал на него по-особому, нервничал, боялся оглядываться и с трудом удерживался, чтобы не посмотреть на него через плечо. Хотел спросить несколько идиотских вопросов, вроде: что произошло-то, каким боком к этому Альба, и не связан ли — совершенно случайно — и дядюшка. И что-то подсказывало, что ответа он не получит.

— Но ты можешь быть спокоен, мой преданный друг, — неожиданно продолжил Горрен. Берт вздрогнул. – Все, что я делаю для тебя, я делаю, потому что искренне желаю помочь. Я привязался к тебе. Как к другу, разумеется, — счел он нужным уточнить, и Берту показалось, что эти слова, произнесенные успокаивающе, были наполнены ехидством до краев.

Берт хотел спросить многое другое: единственный ли он друг, например — его исключительность могла стать обременительной. Что именно заставило Горрена отправиться именно в Африку. И не собирается ли он снова отправиться в путь — с него станется. Хотя если он обрел нечто похожее на «мир в душе», и бежать дальше необязательно. Наверное.

И они ждали. Берт — что Горрен поделится своими соображениями насчет будущего. Что Коринт даст знать о себе. Горрен — когда ситуация в политике станет стабильной настолько, чтобы можно было делать долгосрочные прогнозы. Дел было много, еще больше — суеты, и ничего помимо нее. Ни определенности, ни желания что-то изменить, куда-нибудь сбежать, хотя бы на пару недель во имя передышки. Разве что следить за тем, что происходило в Лиге — например.

Как там говорится: новая метла по-новому метет? Этого ждали от Квентина Дейкстра, это же предпочитали видеть в его решениях. Он же предпочитал не оригинальничать; формировал свой кабинет, назначал министров, делал заявления, давал пресс-конференции. Встречался с представителями других лиг, позволял появляться бесконечно длинным, невнятным, малосодержательным анализам этих встреч; его служба издавала какие-то комментарии. Восстанавливалась экономика, политическая жизнь начинала активизироваться. У Дейкстра уже появлялись оппоненты, в прессе начали раздаваться недовольные голоса: Дейкстра слишком авторитарен — или недостаточно суров; он принимает слишком много законов — или их чересчур мало, чтобы как-то улучшить жизнь. И так далее. Его рейтинг оставался высоким, но лишился пары пунктов. После одного обвала, когда Дейкстра потерял целых пять процентов популярности за месяц, либеральное крыло СМИ долго и радостно ликовало. Ярые сторонники Дейкстра помалкивали; они могли себе это позволить.