Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Лиоско тоже давал показания на том процессе, что и Тесса. Он тоже был всего свидетелем. Признаться, Тесса Вёйдерс была примадонной спектакля, Лиоско на ее фоне — жалким статистом, даже до кордебалета не дотягивал. За ними двоими следили: журналисты из преданных власти, обладавшие — как и все журналисты — отличной и при этом очень избирательной памятью, вспомнили, что Лиоско и Тесса приятельствовали, даже нашли несколько съемок, на которых эти двое общались вполне по-дружески. И СМИ следили: а теперь? Теперь Лиоско пытался намекнуть, что все еще пользуется доверием Тессы Вёйдерс. Что она не была готова подтвердить совершенно. «Да, мы были знакомы, — говорила она, – да, бывали на одних и тех же мероприятиях. Неудивительно, я веду очень насыщенную жизнь. Я и с генсеком Дейкстра, и с генсеком Дюмушелем бывала в одном бальном зале. И что? … Нет, помимо этого – нет. Боюсь, у нас были слишком разные объекты интереса и профессиональной ориентации».

Что удивляло Берта и, наверное, многих людей, так это безразличие, с которым народ следил за процессом: действо проходило при совершенно незначительном внимании зрителей. Что-то около полутора процентов населения Африки признавали, что постоянно следят за процессом — а он упорно транслировался в прямом эфире. Но это было интересно первые две недели. Когда счет пошел на месяцы, когда начали изучаться бесконечные документы, народ приуныл, а затем и вовсе перестал обращать внимание. Дел-то и своих хватало. Жизнь продолжалась.

Незамеченным прошло, например, освобождение Яспера Эйдерлинка. Собственно, оно не волновало никого, кроме него самого, но больше по инерции, как возможность наконец убраться прочь из тюрьмы. Никто, кроме, разве что посвященных, не обратил внимания на то, что обвинение, из-за которого он и его приятели провели четыре с половиной месяца под стражей, было снято. Формулировка тоже была расплывчатой: состав преступления не выявлен, оснований для дисциплинарного наказания нет; так как содержание под стражей было основано на таких и таких параграфах и связано со сложной политической ситуацией, материальная компенсация невозможна. Решение о восстановлении по прежнему месту службы принимается отдельно. Яспер, выйдя на свободу, долго думал: надо ли ему восстанавливаться. Начальство подсуетилось: как только их арестовали, оно быстро издало приказ о приостановлении контракта с ними. Теперь, когда они были на свободе и вроде как оправданы, можно было его возобновить. Через три дня после выхода на свободу Яспер получил соответствующее письмо с приглашением явиться по такому-то адресу в такое-то время. Оно было куда больше похоже на приказ, это приглашение; очевидно, люди, составлявшие его, не особо стремились делать скидки на какие-то иные правила вежливости, нежели принято в их профессиональном кругу. А Яспер перечитывал письмо и думал, надо ли оно ему. До этого вся жизнь его была посвящена одной цели: быть военным, быть гвардейцем, быть лучшим. Он стал, он делал все, от него зависящее, чтобы быть лучшим — считался одним из. Оглянуться назад — так и он сам признавал, что был неплох. Совесть, по крайней мере, не тревожила. Странно, но ему нужны были те месяцы в относительной изоляции, в которой единственной компанией были стены его клетушки и очень редкие свидания с Амором и парой других людей — те чины, связанные с расследованием, не в счет, они не имели отношения к Ясперу, только к его службе, — чтобы задуматься, есть ли жизнь вне его юношеских желаний. Выяснялось: есть. Яспер осмеливался идти дальше и задавать другой вопрос: что с ней делать? И боялся ответить: не знаю. Он не мог представить, что именно должен был — мог бы делать, куда применить то, чем занимался столько времени. Он вроде допускал, что сможет адаптироваться. Что именно для этого нужно — не понимал.