Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

— Мне насрать на Вилерма Рунера, — просто сказал он. — На него самого, его амбиции и даже влияние в северо-африканском Секторе. И моим друзьям на него точно так же насрать, хотя он и попытался испоганить настроение некоторым. Даже удивительно, как у такого червяка родилась такая замечательная дочь.

Берт помрачнел, скрипнул зубами, даже, кажется, протрезвел. Для человека, который просто приятельствовал с Альбой, выбор слов был очень странным. Даг уловил перемену настроения, нахмурился, прищурился.

— В чем дело? — куда более официально спросил он.

— Альба разводится со мной. Между прочим, — процедил Берт.

Горрен Даг помнил это, отлично причем. Когда Альба Рунер говорит, что настроена прекратить брак, в ее словах, в твердости ее намерений может усомниться только человек, совершенно ее не знающий. Горрен Даг таковым не был; помимо прочего, он подозревал, что сам Берт Франк чуть ли не с облегчением вздыхает, каждый раз отправляясь спать, а утром, проснувшись, первым делом радостно улыбается, начиная еще один день, не обремененный браком, который ни одной из сторон давно уже не нужен. Но поди-ка ты, достаточно отозваться об Альбе Франк чуть более интимно, и ее почти бывший супруг готов отстаивать право на нее всеми конечностями. Натура человеческая непредсказуема — на первый взгляд. И до утомительного последовательна на третий-четвертый.

— Я помню, — легко улыбнулся Горрен Даг. — И ни в коем случае не посягаю ни на ваш брак или добрые воспоминания о нем, ни на Альбу. Я не настолько отчаян и не настолько богатой фантазией обладаю, чтобы представить меня и ее, хм, вместе.

Это, как ни странно, задело Берта. Она, конечно, была холодна, не то чтобы привлекательна, упряма до строптивости, согласна заниматься только теми вещами, которые ее интересовали, властна до бесконечности, но настолько же порядочна, верна и честна. Действительно, даже удивительно, как такой слизняк, как Вилерм Рунер, родил Альбу.

Собственно, после первоначального шока — неточное слово, намекающее на острую боль, внезапное омертвение, звенящую беспомощность, которых Берт не испытывал, но пусть будет — оказалось, что ситуация в принципе не так плоха. Берт наконец оказывается свободен, у него развязываются руки. Возможностей, конечно, поубавится, простому парню Берти Франку открыто куда меньше дверей, чем зятю влиятельного гада Румера, как паук сидящему в середине огромной такой сети самых разных знакомств. По большому счету, Берт имел удовольствие неоднократно убедиться, что он и сам чего-то достиг, и в принципе, если бы возможно было убрать из ситуации своего личного злого гения, он же обожаемый тесть, так получилось бы совсем неплохо. Берт кое с кем был знаком, кое-кто был ему должен, многие знали его, и не только как чьего-то то ли протеже, то ли родственника — неплохой капитал. И его самоуверенность тоже поддерживала его на пути к тому посту, той должности, в которой ему достаточно просто присутствовать, и дела будут решаться. Но до этого нужно было дожить, а пока мелкими шажками к светлому будущему.

Пришлось, правда, убедиться: на любое: «Берт, ты отличный парень» — находилось «но». Вилерм Рунер знал кого-то, и этот человек проговорился ему, что хотел бы подсобить даровитому Франку. После разговора с Рунером такое намерение растворялось в Лете. Так что хвала Альбе Франк, для которой действовать в соответствии со своими решениями было естественно, что и обеспечило знакомство Берта с этим Горреном Дагом, каковое, в свою очередь, должно было поспособствовать его дальнейшей карьере.

И этот вот Альбин знакомый вел себя так, как будто у него с ней особые отношения.

Это не была ревность. Ни в коем разе: никогда, ни при каких обстоятельствах Берту не приходило в голову ревновать Альбу. Он боялся. И то, что клекотало в груди, когда Горрен Даг так легко отзывался об Альбе, пел ей дифирамбы, а за изящными фразами, бесконечными комплиментами звучало:, а мы близки, а я знаю о твоей жене больше, чем ты, а у нас есть тайны, — это было странное чувство. Уязвленного самолюбия, что ли. Что интересно: Горрен был почтителен, совершенно искренне восхищался цельностью и неподкупностью Альбы, отвергал саму возможность посмотреть на нее, как на субъект–объект вожделения, и это задевало самолюбие Берта еще больше.

Был бы Берт трезвей, ему было бы проще контролировать себя. Увы, вечер до того момента располагал к приятельской беседе, а она влекла за собой еще один бокальчик, и в результате Берт со значительным трудом справлялся с желанием демонстративно скривиться и высокомерно хмыкнуть, а возможно устроить скандал, ну или просто оскорбить этого скользкого типа. Для Горрена эта борьба не осталась незамченной. Он следил за Бертом — развлекался, но не наслаждался зрелищем. Просто наблюдал. Возможно, оценивал.