Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Берт благодушно поздоровался с консьержем, и только внимательно вслушивавшийся в его речь человек отметил бы скованность. Несколько непривычную в оптимистичном обычно, не сомневавшемся в себе, немного вальяжном Берте. Коринт отчего-то вслушивался в простые, многократно за день произносимые слова с острым вниманием. И он уловил неловкость – робость, возможно – растерянность Берта. Неплохое лекарство для самолюбия. Слишком мало, впрочем, чтобы избавиться от беспокойства.

Лифт был просторным, как и все в доме, Коринта и Берта разделяло не менее двух метров. Коринт присел на поручень, Берт остался стоять у двери, смотрел на него, набычившись, склонив голову, напоминая носорога, собиравшегося броситься в атаку. Или дикого кабана – с мощным корпусом, с жесткой щетиной, с маленькими, гневно посверкивающими глазками. Уродливое сравнение. Привлекательная картина, как ни странно. Берт действительно готовился к атаке.

Коринт испытывал возбуждение – смесь страха, предвкушения, жажды чего-то нового, удовлетворения. Не в последнюю очередь растерянности: он давно играл в эти игры, очень хорошо знал правила, по которым строились маневры обеих сторон, целью которых было как раз свести двоих людей для получения плотского удовольствия, не более. Обе стороны могли преследовать разные цели, не совпадавшие с намерениями противника, но результат как правило устраивал их; сам процесс должен был доставлять удовольствие. Это обычно, когда нужно было получить выгоду. Берту было на нее наплевать, и это бесконечно усложняло ситуацию. Это тревожило Коринта куда больше. Это усиливало в нем растерянность.

Коринт не хотел оказываться инициатором любого шага, который мог казаться логичным, уместным, оправданным в этой ситуации, пусть по коже волнами пробегали электрические разряды, пусть по ощущениям волосы на голове искрились от напряжения, пусть грудь сдавливали невидимые обручи и было жарко, душно, не хватало кислорода, а кровь с шумом билась в висках. Он не хотел брать на себя такую ответственность, не хотел оказываться зависимым от кого бы то ни было, пусть от Берта Франка, простоватого, вроде надежного, почти предсказуемого, кажется, влюбленного, в связи с этим поглупевшего. Коринт не сомневался, что способен вертеть им, как вздумается – но он не хотел делать первый шаг. Он отчетливо осознавал, что хочет – жаждет перемены в их отношениях, именно такой, и не представлял, как подтолкнуть Берта к ней. Решил спровоцировать его немного. Неторопливо облизал губы, глядя на Берта пристально, прищурясь: Берт задержал дыхание. Переступил с ноги на ногу – неторопливо, плавно, намекая всем телом, как он гибок, как горяч, податлив, охоч до удовольствий: Берт пожирал его глазами, покачивался в такт движениям Коринта, словно пытался удержать себя от точного их повторения. Коринт неторопливо погладил приятно-теплый деревянный поручень подчеркнуто ласкающим движением: Берт закаменел, следя за его рукой, за длинными, ловкими, умелыми пальцами. Лифт остановился, Коринт сделал шаг в направлении двери, замер и взглядом приказал Берту выметаться и ждать его у двери: Берт подался вперед – и Коринт взволновался, его воображение вспыхнуло живописными образами, представляющими Берта, утверждающего над ним свою власть – подчинявшегося, смирявшегося под властью Коринта – требовавшего равноправия. Но он, кажется, недооценил Берта – тот собрал остатки благоразумия и вышел из лифта. Коринт неторопливо направился к двери, прошел совсем рядом с Бертом, задержался, многообещающе посмотрел на него и приблизился к двери. Положил руку на панель-ключ, бросил на Берта двусмысленный, призывный и одновременно насмешливый взгляд через плечо и вошел в открывшуюся дверь.

Берт сдрейфил. Ему нравилось быть влюбленным, ощущать себя влюбленным, смаковать это чувство, засыпать с глуповатой, мечтательной улыбкой на лице, ставшей уже привычной, видеть сны разной степени пошлости, просыпаться возбужденным, предвкушать новую встречу, воображать ее, готовиться к ней. Эта необязательность в отношениях – она как раз и была привлекательной. Можно было восхищаться объектом своей влюбленности, но при этом рассчитывать, что он всегда будет представать перед тобой если не безупречно одетым, готовым к светскому мероприятию, то по крайней мере привлекательным и облагороженным. Совершенно не нужно было заботиться о совместном будущем, о том, чтобы узнавать друг друга; по большому счету, более близкое знакомство с Коринтом, выходившее за рамки ночных гулянок, комм-разговоров, состоявших если не из бесконечного флирта, то из обмена легкомысленными и никак не относившимися к реальной жизни репликами, страшило Берта. А вдруг он не такой? А вдруг они оба совсем другие? А вдруг на чуть более настоящего Коринта у него разовьется аллергия? А вдруг сам Коринт на деле такое гадкое существо, которое следует держать в изоляции от рода человеческого? Берту очень не хотелось, чтобы очарование собственной влюбленностью лопнуло как мыльный пузырь. Поэтому он всерьез задумался о том, чтобы сбежать.