Путь к океану (сборник)

Весь этот день Василий что-то отставал, а вече­ром был молчалив и, привязав собак, лег спать, почти не притронувшись к ужину. Этого никогда еще не бывало.

– Что с тобой, Васька? Не занемог ли? – тревож­но спросил есаул, опускаясь на корточки около его изголовья.

– Ништо, ваше благородие. Притомился я, – упавшим голосом отвечал Васька, пряча в мех свое пылающее лицо.

Ночью есаул спал тревожно. Собаки лаяли и выли необыкновенно. Наконец они утихли, и есаул заснул. Но скоро его разбудили крики Афанасия.

– Ай, бачка! Ай, беда, ваше благородие! – кричал тунгус, хлопая себя по бедрам, и в отблесках поту­хающего костра тень его металась фантастически.

Такое поведение Афанасия, всегда величественно-спокойного и молчаливого, было настолько необыкно­венно, что есаул вскочил.

– Ваше благородие! Собачка убежал!

– Какая собачка?– немного успокаиваясь, спро­сил Мартынов.

– Вся новая собачка убежал! – кричал Афанасий.

– Врешь! – крикнул Платон Иванович, чувствуя, как покатилось вниз сердце и слабеют ноги.

Он кинулся к собакам и увидал только трех лаек, сидевших на снегу с тревожно наставленными ушами. Это были те собаки, которых он получил в Охотске. Все взятые на становище Макара каким-то чудом отвязались и убежали.

– Кто привязывал собак? – со зловещей сдер­жанностью спросил есаул, подходя к костру, у которого, взяв уже себя в руки, с обычной флегмой уселся тунгус.

– Васька привязал, – буркнул он.

Есаул ногой стал расталкивать Василия, но тот только охал, не просыпаясь. Мартынов открыл его лицо, и холодный воздух привел Ваську в чувство. Васька глянул на есаула мутно, от света костра лицо его казалось багровым.

– Сейчас подам-с, не извольте беспокоиться-с, – бормотал он.

– Ты пьян, каналья? – спросил есаул, с недоуме­нием оглядываясь на тунгуса.

Тот покачал головой, пристально глядя на Ва­силия.

– Горячка ему. Потому и собачка плохо привя­зал. Больной она.

– Не может быть! – упавшим голосом сказал есаул и, сняв варежку, дотронулся до лба Василия. Лоб был горяч необычайно.

– Вася, друг... Очнись, Вася... – тихо говорил есаул.

Василий пришел в себя окончательно. Он хотел подняться, но есаул удержал его.

– Оплошал, ваше благородие, виноват-с, – хрип­лым и слабым голосом сказал он, валясь обратно. И снова закрыл глаза. – Испить бы...

Мартынов был совершенно ошеломлен свалившим­ся на него несчастьем. Он всей душой ощутил, что теряет лучшего, может быть, друга, какой только был у него в жизни. Напоив Василия, Мартынов сел к ко­стру. Афанасий мрачно глядел на огонь. Молчание длилось долго.

– Ну, что будем делать, Афанасий? – проговорил наконец есаул.

– Два нарта тут бросать надо. До Гижиги надо идти.

– Сколько нам до Гижиги?

– Четыре-пять дня.

– А становища не будет по пути?

– Нет. До самой Гижиги не будет люди.

Тунгус замолчал. Молчал и есаул.

– Что с Васькой делать? – спросил тунгус через некоторое время.

– Повезем с собой, вестимо.

– Все равно помрет. Собачка убежал, как будем везти?

– Ну ты, смотри мне! – пригрозил есаул.

– Не сердись, бачка, тебе сила нету, мине сила кету, собачка сила нету. Гижига далеко. Васька пове­зем, две недели идти будем. Сами помрем.

– Чтоб и разговору не было об этом! – мрачно приказал есаул.

На одну нарту положили необходимые вещи и еду для себя и для собак на шесть дней. На другой нарте устроили Василия, который что-то бормотал в за­бытьи. Чтобы он не упал, привязали его ремнями. Афанасий подчинялся есаулу молча, и на скуластом лице его нельзя было заметить неудовольствия. Мед­ленно тронулись путники. Впереди двигались нарты с провизией, которые везли оставшиеся собаки. Афа­насий и есаул поочередно тащили вторые нарты, на которых лежал Василий.

Так брели они целый день. Попробовали идти в темноте, но это оказалось выше их сил. Пока Афана­сий кормил и привязывал собак, есаул нарубил мож­жевельнику и устроил костер.

Когда ужин был готов, есаул подошел к Василию с едой. Тот, видно, очнулся и смотрел на него созна­тельным взглядом.

– Платон Иванович, простите меня! – срываю­щимся голосом сказал денщик.

– Что ты, Вася! На вот, поешь.

– Не принимает душа.

Ночь он провел спокойно, но наутро сознание его снова стало мутиться.

Днем он пришел в себя и с усилием повернулся, чтобы осмотреться. Он увидел бесконечную снежную равнину, передние нарты, которые с усилием тянули три собаки, Афанасия, Мартынова, который тащил его нарты.

– Ваше благородие! Ваше благородие! – закричал он с неизвестно откуда взявшейся силой.

Есаул испуганно обернулся.

– Что вы делаете, батюшка? – снова закричал Василий, пытаясь слезть с нарт, к которым он был привязан.

– Что ты, Вася? – спросил есаул, наклоняясь к нему.

– Платон Иванович, бросьте меня. Все равно я не жилец. Надорветесь, батюшка... Не дойдете до Камчатки... Не погубите, отец, дайте помереть спо­койно...

– Лежи, Вася. Скоро Гижига, там тебя оставлю. Выздоровеешь небось, ты парень молодой, крепкий... Лежи, голубчик.

Караван тронулся дальше, и Васька затих. Вече­ром Василий немного поел и лежал, что-то шепча про себя. Когда есаул уже укладывался, он вдруг по­звал его.