Путь к великим романам

Тема «двойничества» в дальнейшем станет одной из ведущих в творчестве Достоевского. При этом писатель будет разрабатывать, так сказать, две ее разновидности: и ту, начатую уже в «Петербургской поэме» о господине Голядкине (раздвоение самого человека, нескончаемый спор его с самим собою — тема Родиона Раскольникова, Версилова, Николая Ставрогина, Ивана Карамазова); и вторую, которая четко обозначится только в «Преступлении и наказании», — тему «психологических двойников» (носителями аналогичных идейных функций, но как «оригинал» и «копия» станут разные персонажи: например, в «Преступлении и наказании» — Лужин и Свидригайлов; в «Бесах» — Ставрогин и Верховенский-младший; в «Братьях Карамазовых» — Иван и Смердяков и т. д.).

Сопутствующий теме «двойничества» мотив «самозванства» также получит свое дальнейшее развитие, и особенно в романе «Бесы». Впервые прозвучала в «Двойнике» и мысль о соразмерности «средств» и «цели»: «Потом пришло ему (Голядкину. — Г. Е.) на память, что иезуиты поставили даже правилом своим считать все средства годящимися, лишь бы цель могла быть достигнута», — именно эта идея обречет Родиона Раскольникова на неслыханное злодеяние, и с нею же вступит в беспощадный спор Иван Карамазов, отказавшись на «слезинке ребенка» строить царство будущей гармонии и справедливости.

Еще много раз явится в произведениях Достоевского образ «больного, странного и угрюмого Петербурга, в котором так скоро гибнет молодость, так скоро вянут надежды, так скоро портится здоровье и так скоро перерабатывается весь человек» (т. 18, с. 34). Таковы последние слова из «Петербургской летописи» — как назвал Достоевский цикл своих очерков, печатавшихся в 1847 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости». В них писатель дал толкование и еще одному человеческому типу, появившемуся на страницах его произведений в 40‑е годы и также получившему дальнейшее развитие в последующих повестях и романах. Достоевский называет этот тип «мечтателем», «странным существом среднего рода» (18, 32), прямым порождением «больного Петербурга», где притупляется «талант действительной жизни» (18, 34): «Это кошмар петербургский, это олицетворенный грех, это трагедия безмолвная, таинственная, угрюмая, дикая, со всеми неистовыми ужасами, со всеми катастрофами, перипетиями, завязками и развязками…» (18, 32).

Создавая образ «мечтателя» в повести «Хозяйка», в сентиментальном романе «Белые ночи», в незаконченном романе «Неточка Незванова», Достоевский полагал, что отражает «современный момент и идею современного момента», главным признаком которого он считал «анализ» и «всеобщую исповедь», когда «анализ не щадит и самих анализирующих». Достоевскому важно было воспроизвести духовное содержание «настоящего момента», назвать социально-нравственную болезнь времени («иллюзии», «химеры головные», «мечтательность») и тем самым попытаться отыскать пути борьбы с нею.

Впервые вполне законченный тип «мечтателя» (хотя мы знаем, что «иллюзий» были не лишены и Макар Девушкин и господин Голядкин) появляется у Достоевского в повести «Хозяйка» (опубликована осенью 1847 г.). Молодой ученый Василий Ордынов, искусственно отторгнувший себя от реальной жизни (и все-таки Достоевский счел нужным упомянуть фабульное «объяснение» такого шага — Ордынов получил незначительное наследство), посвятивший всего себя единственной страсти — науке (он писал сочинение из «истории церкви»), терпит страшное, трагическое и уже необратимое поражение при первом же столкновении с действительностью, при первой же попытке избавиться от своего одиночества. «Может быть, в нем осуществилась бы целая оригинальная, самобытная идея. Может быть, ему суждено было быть художником в науке». Но мечты героя рухнули, его опыт создания новой, оригинальной научной системы не состоялся, глубокое душевное потрясение приводит его к состоянию отчаяния, и он просит «исцеления у бога».