Все стояли и не двигались, не шептались и почти даже не дышали. Только ливень заливал всё в округе, грохоча бессмертными недоступными молниями.
Миша посмотрел на Болотникова. Майор сидел ровно и спокойно, и, хоть и было далеко, были видны его довольные глаза. Тем что ему удалось спасти своё подразделение, тем что им не пришлось гореть за те, на самом деле, ненужные 15 минут. «Они живы, и этого более чем достаточно. Это перевесит всё остальное».
Затем посмотрел на высившееся здание; очень давно здесь заседала Полтавская администрация. Крыша его хоть и держалась до сих пор, всё же была проломлена в двух местах, и покрошилась по краям. Со стен слетела штукатурка, а у окон не держались даже рамы. Здесь обдумывали приговор.
Оглядев развалины, Миша повернулся к Наташе. Ей очень трудно находиться здесь, говорили её глаза.
— Ну зачем ты пришла?
— Сама не знаю… Но на этот вопрос можно не знать ответ…
— А на какой нельзя?
— Вот, если бы я не пришла, меня было бы спросить «А почему не пришла». Вот на него уже нельзя не знать ответ.
— Кто бы тебя это стал спрашивать?
— Не знаю. — ответила Наташа, прекрасно зная, что это она спрашивала бы сама у себя.
Из здания вышли трое. Подойдя к столу, они не села, а достали небольшой листок бумаги: «Прошу всех встать». Болотников поднялся со стула и встал настолько ровно, как ему ещё никогда не приходилось стоять; он боевой офицер.
«Суд Свободной Земли признал майора Сергея Ивановича Болотникова, командира батальона «Донбасс» группировки имени Богдана Хмельницкого виновным в нарушении приказа. В соответствии с уставом «Офицера Свободной Земли» к лишению воинского звания и смертной казни через расстрел. Дело закрыто».
Из всех, кто был на площади, не было человека мрачнее Хмельницкого. Из-за его «конкретностей» в приказе вышло «это». Только после того, как «это» увидели, встал вопрос о сроке вывода войск из Кременчуга. Но он не мог дать прямое указание, ведь в группе действительно есть информатор, и если бы он узнал, то под угрозу могла попасть вся группа.
Но был ещё и второй вариант. Уничтожить «это». Что бы было? Хмельницкого сместили бы, и тогда группировка бы развалилась. В этом даже не приходилось сомневаться — за что бы ни боролись люди, а за власть они всегда борются, не оглядываясь ни на какие принципы и последствия.
«Нет, ну что они не люди? Из всех троих не нашлось ни одного?» — спрашивал себя Виктор и сам же отвечал: «Нет, не люди. Механизмы, которые действуют по уставу, который ты же и написал когда-то. И сам же больше всех рвался, чтоб его утвердить. И сам ты был механизмом, когда передавал им рапорт. Это система. А против неё нельзя идти, даже если ты сам её создавал. Иначе она или тебя съест, или сама развалится. И это уже будет или узурпация или революция…»
Но Болотников тут причём?! Мы воюем с чумами, а он солдат. Такие как он, это всё, что надо для Победы! И его расстреливают?!
Здесь хватит одного «нет».
Хмельницкий вышел из ряда. Через ливень. Через должность.
«Главнокомандующий желает слово», — произнёс он на всю площадь.
В народе зашептались, зашептались и в суде.
«Суд даёт слово Главнокомандующему».
Виктор не стал откашливаться, прогревая голос: здесь медлить нельзя, медлить может только система: «В связи с особыми заслугами майора Болотникова перед Свободной Землёй, перед всей нашей группой и передо мной лично, прошу заменить расстрел зачислением в штрафной батальон».
Суд снова зашептался, а народ стал негодовать. Народ такого ещё не видел и увидеть не мог. Все молчали, но мысли и этот глухой звук неожиданности ворочался над всем вокруг.
«Они не знают, что делать. Потому что нет пункта про то, что нужно делать в таких случаях. — думал Виктор. — Они всё же мои рычаги. Хоть и на последний раз. Но всё же мои…» Все ощущения, каждый нерв его шептал, что после согласия суда, кто-то из его самых ярых сторонников подойдёт и прямо в спину всадит ему нож. И этого так хотелось. Пусть это случится, руководство на себя возьмёт Зубрилов, расстреляет пару бунтарей и всё в порядке. Группа не развалится. А, если нет, что ему делать? Оставаться тем же самым, имея за спиной такое нарушение? С этим будет сложно жить, а руководить тем более.
Ах, этот прекрасный тёплый ливень. И гроза, достигающая нас… Как вы прекрасны!
— Суд согласен с Главнокомандующим. И это означает, что нам надо создать такой батальон.
— Да. Создать такой батальон.
— В этом случае Суд уполномочен назначить командира в этот батальон, раз он создаётся во время заседания суда и при его согласии.
Виктор не до конца понял, что происходит. Он же ждал, что его кто-то пырнёт ножом в спину. Но этого не происходило. Всё происходило совсем другое. И чувство… оно говорило, что что-то изменилось, прямо только что. И капли летят другие, и шум грома другой, но какой «другой»? Лучше или хуже, чем раньше? Тот, который должен быть или нет?
«Ударьте в спину же!» — кричал в мыслях Виктор, смотря на судей и ожидая того, кто придёт сзади. Но никаких резких криков и шокирующих мерцаний взглядов. Никто не бежит и не целится.
Виктор обернулся.