Путь на Амальтею

В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями,

- Ермаков и Панин готовы? - сказал он.

- Готовы, - сказал дежурный. Инструктор бегло проглядел листки.

- Так, - сказал он. - Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.

- Ух здорово! - сказал Гургенидзе, Он сразу стал лучше выглядеть. - У меня, значит, тоже зачет?

- У вас тоже, - сказал инструктор.

Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.

Инструктор сказал:

- Панин и Ермаков, по кабинам.

- Виталий Ефремович, - сказал Ермаков.

- Ах да… - сказал инструктор, и лицо его приняло озабоченное выражение. - Мне очень жаль, Коля, но врач запретил вам перегрузки выше нормы. Временно,

- Как так? - испуганно спросил Ермаков.

- Запретил категорически.

- Но ведь я уже освоился с семикратными, - сказал Ермаков.

- Мне очень жаль, Коля, - повторил инструктор.

- Это какая-то ошибка, - сказал Ермаков. - Этого не может быть.

Инструктор пожал плечами.

- Нельзя же так, - сказал Ермаков с отчаянием. - Я же выйду из формы. - Он оглянулся на Панина. (Панин глядел в пол.) Ермаков снова поглядел на инструктора. - У меня же все пропадет.

- Это только временно, - сказал инструктор.

- Сколько это - временно?

- До особого распоряжения. Месяца на два, не больше. Это бывает иногда. А пока будете тренироваться на пятикратных. Потом наверстаете.

- Да ничего, Коля, - басом сказал Панин. - Отдохни немного от своих многократных.

- Все же я попросил бы… - начал Ермаков отвратительным заискивающим голосом, каким не говорил никогда в жизни.

Инструктор нахмурился.

- Мы теряем время, Ермаков, - сказал он. - Ступайте в кабину.

- Есть, - тихо сказал Коля и полез в кабину.

Он уселся в кресло, пристегнулся широкими ремнями и стал ждать. Перед креслом было зеркало, и Ермаков увидел в нем свое хмурое, злое лицо. «Лучше бы уж меня вынесли, - подумал он. - Теперь мышцы размякнут, и начинай все сначала. Когда я теперь доберусь до десятикратных! Или хотя бы до восьмикратных. Все они считают меня спортсменом, - со злостью подумал он. - И врач тоже. Может быть, рассказать ему?» Он представил себе, как он рассказывает врачу, зачем ему все это нужно, а врач глядит на него веселыми выцветшими глазками и говорит: «Умеренность, Коля, умеренность…»

- Перестраховщик, - сказал Ермаков громко.

Он имел в виду врача, но тут же подумал, что Виктор Ефремович может услышать это через переговорную трубку и принять на свой счет.

- Ну и ладно, - сказал он громко.

Кабину плавно качнуло. Тренировка началась.

…Когда они вышли из тренировочного зала, Панин немедленно принялся массировать отеки под глазами. У него после Большой Центрифуги всегда появлялись отеки под глазами, как и у всех курсантов, склонных к полноте. Панин очень заботился о своей внешности. Он был красив и привык нравиться. Поэтому сразу после Большой Центрифуги он немедленно принимался за свои отеки.

- У тебя вот никогда не бывает этой пакости, - сказал он Ермакову.

Ермаков промолчал.

- У тебя удачная конституция, спортсмен. Как у воблы.

- Мне бы твои заботы, - сказал Ермаков.

- Тебе же сказано, что это только временно, чудак.

- Гальцеву тоже говорили, что это только временно, а потом перевели к дистанционникам.

- Ну что ж, - рассудительно сказал Панин, - значит, не судьба ему.

Ермаков стиснул зубы.

- Подумаешь, - сказал Панин, - запретили ему восьмикратные. Вот я, например, человек простой, простодушный…

Ермаков остановился.

- Слушай, ты, - сказал он. - Быков увел «Тахмасиб» от Юпитера только на двенадцатикратной перегрузке. Может быть, тебе это неизвестно?

- Ну известно, - сказал Панин.

- А Юсупов погиб потому, что не выдержал восьмикратную. Это тебе тоже известно?

- Юсупов - штурман-испытатель, - сказал Панин, - и не нам чета. А Быков никогда в жизни, между прочим, на перегрузки не тренировался.

- Ты уверен? - ядовито спросил Ермаков.

- Ну, может быть, тренировался, но уж не до грыжи, как ты, спортсмен.

- Борька, ты что - в самом деле считаешь, что я спортсмен? - сказал Ермаков.

Панин посмотрел на него озадаченно.

- Видишь ли, - сказал он, - я же не говорю, что это плохо… Это, конечно, вещь в Пространстве полезная…

- Ладно, - сказал Ермаков, - Пойдем в парк. Разомнемся.

Они пошли по коридору. Панин, не переставая массировать отеки под глазами, заглядывал в каждое окно.

- А девочки все играют, - сказал он. Он остановился у окна и вытянул шею. - Ага. Вон она!

- Кто? - спросил Ермаков.

- Не знаю, - сказал Панин.

- Не может быть, - сказал Ермаков.

- Нет, правда, я танцевал с ней позавчера. Но как ее зовут - не знаю.

Коля Ермаков тоже поглядел в окно.

- Вон видишь, - сказал Панин, - с перевязанной коленкой.

Коля увидел девушку с перевязанной коленкой.

- Вижу, - сказал он. - Пойдем.

- Очень хорошая девушка, - сказал Панин. - Очень. И умница.

- Пойдем, пойдем, - сказал Ермаков. Он взял Панина под локоть и потащил за собой.

- Да куда ты торопишься? - удивился Панин.