Путь Смолы

Фёдор немного подумал и сказал:

– Я тебе политику и не втираю. Это скорее мистика, а не политика. А та комиссия и уполномоченные знаешь почему исчезли?

Шпала пожал плечами.

– Сам же говорил, призраки их прикончили.

– Неа, – ехидно улыбнулся Фёдор, – никто их не уничтожал, потому как они сами призраками были, со своими призрачными идеями о счастье. Просто перепив водки, она для призраков вредна, растворились в небытие, как и их счастье. И эти, которые сейчас, растворятся. Но им на смену придут новые, поскольку Россия сама по себе призрак. А простой народ только потому не превратился ещё в призраков, что нашёл противоядие – водку. Напьётся человек и уже как бы не виден для призраков, не подвластен им. Вот так вот. А что касается души, – Фёдор внимательно посмотрел на гостей, – коль не боитесь, пошли.

Он разлил по стаканам водку. Выпили.

Фёдор встал и подошёл к двери, ведшей в глубь помещения. Молодые люди двинулись следом.

Дверь со скрипом открылась, пахнув на людей леденящим холодом. Мужчина достал из кармана свечку и зажег её.

– Сакральное место, тут с фонарём нельзя, – пояснил он, – электрический свет для души, что бум-бокс для диких зверей в лесу.

– Интересное сравнение, – усмехнулся Шпала, – особенно по части дикости. Впрочем, хорошо хоть без иконы и креста животворящего, а то бы самый что ни на есть крестный ход в глубинах морга получился. Весело бы было на эту идиотскую сцену со стороны посмотреть.

– Не юродствуй, – прошептал Фёдор, – всё-таки в морге находимся, уважай души упокоившихся.

Вся троица, один за другим, проникла в тёмное холодное помещение. Сразу было понятно, что это так называемый холодильник, в котором хранились трупы.

– Тише, – прошептал Фёдор, прижав указательный палец к губам, – а то ничего не услышите.

– А должны? – спросил Шпала.

– Тут дело не в должны не должны, а в хочешь не хочешь.

Молодые люди затихли, стараясь даже меньше дышать.

В помещении хоть ничего и не было видно, но ясно ощущалось присутствие чего-то таинственно-мрачного, давящего на мозги. Появились панические мысли, какой-то необъяснимый страх перед вечностью, по телу пробежали мурашки и дрожь, не по причине холода, а из-за осознания неизбежности, неотвратимости исхода. Только тут начинаешь понимать ничтожность своего бренного тела, которое так же когда-нибудь будет лежать на холодном настиле, в окружении таких же окоченелых тел, вне зависимости кем они были при жизни – царями, рабами. Только тут до конца становится понятна коммунистическая идея о всеобщем равенстве. Жизнь в этом месте становится похожей на жалкий огонёк свечи в руках Фёдора, на миг осветивший темноту, позволивший увидеть мир, в котором правили холод и жмурики, и почти тут же потухший от малейшего дуновения, вновь погрузив всё во тьму, будто ничего и не существовало вовсе.

Фёдор прикрыл дверь, теперь освещались лишь лица вошедших людей, на большее огонька не хватало.

– Вон, – указал куда-то вверх мужчина, – видите белый полупрозрачный шар, сгусток.

Взгляды молодых людей устремились в указанном направлении, но встретились лишь с непроницаемой мглой.

– Видите?

– Нет, – прошептал Шпала.

– Вы просто не хотите видеть, – проворчал Фёдор. – Вы живёте по программе, заложенной в вас, и просто боитесь допустить, что есть что-то выходящее за рамки этой программы. Ваш взгляд на мир сформирован вашим мозгом и некими установками, которые заложены в вас с детства, надо было чаще школу прогуливать. Вы не мозгом смотрите.

– А чем? – недоуменно прошептал Шпала.

– Душой.

– Как, если само её существование под большим вопросом?..

Фёдор недовольно хмыкнул.

– Вот, ещё одно доказательство, а ты представь, что она есть.

Шпала попытался представить в себе душу. Но как он ни старался, ничего не получалось, точнее постоянно возникала некая фигура, тело человека, напоминавшего его самого, и как-то ассоциировать эту фигуру с абстрактной душой он не мог, более того, эта фигура стала настойчиво твердить, что души нет. В конце концов Шпала отказался от своих попыток после того, как фигура попросила ещё один стакан самогона и продолжения банкета, но уже вместе с бабами.

Колян тоже попытался представить душу. Но вследствии полнейшей пустоты и представленное им выглядело как ничто. То есть это было что-то, оно ощущалось, но не имело ни форм, ни значения, просто более плотный сгусток пустоты, который несмотря на то что имел место быть, вроде как бы и не был, и уж совсем не походил на вечную душу. Но Колян в своём неудачном эксперименте всё же произвёл небольшое открытие. Он вдруг понял, что его мыслеобразующее Я не только не совместимо с представленным сгустком пустоты, но и с той частью головы, что является мозгом. Увидеть он, конечно, этого не мог, но отчётливо ощущал и понимал. И в этом ощущении знал, что как раз и застыл где-то посередине между тем и другим, между вновь открытым сгустком пустоты и мозгом.