Совершеннейше беспощадное завтра так же неуклонно заменится на вчера, и никому не ясен останется смысл ежедневного пробуждения на протяжении крайне короткого, но оттого не менее цикличного промежутка времени. Странным становится осознание себя в чужом сне. Циклично, беспорядочно, холодно и страшно до тех пор, пока не придет принятие. И мириады абсолютно разных снежинок вдруг станут собственным отражением. Отражением, которое позволит увидеть собственное снежное несовершенство и принять его, смириться и падать вольно по ветру. И осознанием, что падение — единственно доступный полет, а маняще прекрасные небеса на самом деле глубоко внизу, на самом дне. И летишь, падая, об одном мечтая — чтобы Солнце сожгло прежде, чем дна достигнешь. Чтобы там, на дне, в грязи и тумане не приняли еще одного. Чтобы грязные тучи, что скорбно плачут абсолютно разными снежинками, никогда больше не вспомнили и не проронили вновь несовершенно холодную слезу, принявшую свое несовершенство. Бесконечный круг на деле не такой уж бесконечный. Ничего не меняется, ничего не происходит. Безвольно и бесполезно мелькают белесые пятна в Тумане. А значит, Солнце не сожгло. Значит, полет окончен. А был ли полет? Существует ли Солнце, кроме того, что Черной Пустотой кипит внутри? И там, наверху, все так же грязно и ветрено. И только изредка, глубоко на дне, посреди луж и слез отражается пустая чернота неба со скорбными звездами. Проснись…
* * *
Чувство усталости сменится чувством дежавю в следующий раз, когда я открою глаза. Если поддаться иллюзии и пройтись по ее лабиринтам, выходят удивительные фантасмагории. На этот раз я открыл глаза в поезде. Живой поезд, осмысленно несущийся от пункта А к пункту Б все свое полувековое существование. Все свое существование несущий бессмысленно похожих людей из никуда в ниоткуда.